Анатолий Соболев - Якорей не бросать

— Что это?

— Корабли, — уныло поясняет Николаич. Он совсем не в восторге от такого зрелища.

Боже мой! И через всю эту толпу должны мы продраться, никому не вмазав в бок и не своротив скулу! Уступая дорогу, останавливаясь или, наоборот, прорываясь вперед, угадывая маневр идущего навстречу судна, мы обязаны еще и помнить, что места тут богаты мелями, течениями и фарватер извилист и сложен. Вот уж где глаз да глаз! Сейчас малейшая оплошность капитана или рулевого — и... При такой толчее на фарватере Носач не только обязан был отстранить меня от руля, он должен был в шею вытолкать меня из рубки, поганой метлой гнать, чтоб и духу моего тут не было! Сейчас судно надо вести по струнке, ни на миллиметр вбок от указанного курса, а я шарахал траулер из стороны в сторону, как гонщик свой мотоцикл по пересеченной местности.

Отрываю взгляд от локатора, смотрю в окно — там хаос разноцветных огней. Одни мигают, другие гаснут, третьи вспыхивают, четвертые ползут наперерез, пятые вычерчивают какие-то дуги...

— Чего он крутится?—тревожно спрашивает Николаич.

Впереди нас «танцует» какое-то судно. Мы идем в кильватер.

— Куда прет! — раздается сердитый голос капитана. — Здесь же банка справа. Стоп машина!

«Дед» — старший механик Сергей Неродов — останавливает машину. (Капитан вызвал и его к пульту управления машиной, пока идем этой узкостью.)

В рубке напряженное молчание. Все неотрывно наблюдают за «танцором». Куда он сделает следующее «па»?

— Сносит, — с досадой говорит Носач. — Течение как на Ангаре. Самый малый вперед!

— Есть самый малый! — повторяет команду «дед».

— На руле, право десять!

— Есть право десять, — негромко отвечает Царьков.

— Чего мямлишь под нос! — повышает голос капитан. — Громче повторять команду!

Подхлестнутый окриком Царьков даже выпрямляется над картушкой компаса, и лицо его уходит в темноту.

— Есть право десять! — по-военному четко и громко повторяет он.

— Курс?

— Курс триста двадцать!

— Лево три!

— Есть лево три!

И посыпалось, как из лукошка: «лево», «право», «так держать», «стоп машина», «малый вперед»...

Крутим-вертим «Катунь», повторяем те же «па», что делает впереди идущее судно. Ну и фарватер! Не соскучишься!..

Но ничто не вечно под луной, тем более когда ее не видно. Кончились и наши «пляски», а Царьков отстоял свой час.

— Гордеич, на руль! — приказывает Носач.

— Курс триста двенадцать, вахту сдал! — громко докладывает Царьков в спину капитана.

— Курс триста двенадцать, вахту принял! — так же громко, но не так бодро говорю я.

Ну, держись теперь, Гордеич! Или попрет он тебя опять с треском, или потом, на берегу, небрежно покуривая сигаретку и развалившись в кресле, обронишь будто ненароком: «Однажды ночью вел я корабль Зундом...» Все будут с восхищением внимать тебе, бывалому моряку, женщины будут ахать, а ты с обветренным мужественным лицом морского волка, избороздившего океаны, будешь снисходительно принимать «шум толпы и крик восторга»...

— Курс? — возвращает меня к действительности железный голос капитана.

— Курс триста двенадцать! — охолодев, докладываю я. Гляжу и не верю своим глазам: действительно, черная стрелка на картушке компаса показывает ровнехонько триста двенадцать градусов. Фу-у, пронесло!

— Так держать.

— Есть так держать! — охотно, даже подобострастно соглашаюсь я. Был бы хвост, вильнул.

До того берега, Гордеич, когда ты будешь в кругу друзей безбожно «травить» про моря и океаны, еще далеко-далеко, целых шесть месяцев, полный рейс, «от гудка до гудка». А пока не зевай, гляди в оба. Рулевой не имеет права отвлекаться на разговоры, на споры, на мечты.

Я весь внимание. У нас с «Катунью» единоборство. Вот картушка гирокомпаса чуть заметно дрогнула и, думая, что я «зеваю», поползла вправо. Э-э, нет! Сейчас я тебя верну на место, голубушка! Подворачиваю штурвал вправо. Картушка замерла, поняв, что попалась. А я уже отвожу штурвал в прежнее положение. Сейчас будем одерживать. Картушка неохотно возвращается на старое место, и на курсе снова триста двенадцать. Вот так, «Катунь»! А ты думала как? Ага, опять пытаешься уйти с курса. Картушка едва заметно, будто на цыпочках мимо спящего, поползла влево. Не-ет, номер не пройдет. Подворачиваю штурвал влево. Замерла, поняла, что опять «застукали», и нехотя пятится назад. Главное — уловить тот момент, когда судно начинает незаметно, тайком поворачивать, главное — почувствовать норов судна. Ага, вот опять потянуло влево. Ну и ну! Тут держи ухо востро. Подворачиваю штурвал в ту же сторону, картушка на миг затаилась и снова возвращается на свои триста двенадцать градусов.