Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

«Значит, за трамвай нечем заплатить, — подумала Татьяна. — И почему на них какие-то повязки и идут не тротуарами?» Она еще не знала, что всякий негерманец здесь был превращен в раба: ему запрещалось ходить по тротуарам, пользоваться трамваем, посещать театры, и чтобы он был отменно заметен, ему приказали носить на рукаве белую повязку. Не знала она и того, что из этой части Польши выселены все в Варшавский округ, все, кроме тех, кто насильственно оставлен на фабриках и заводах, и кроме тех, кому «все равно, есть Польша, нет ли Польши: был бы торг». Ничего этого Татьяна даже не представляла. Она смотрела на рабочих и шептала:

— А что думают они? Неужели забыли «Варшавянку»! «Варшава — второй Париж», — вспомнила она хвастовство тех, кто вместе с немцами топтались в румбе.

И еще она вспомнила художественную выставку современной живописи в Варшаве. Идет свирепая война, уничтожаются народы, поганый кнут Гитлера висит над раздробленной Польшей… а тут, на выставке, нагие женщины во всех видах: лежат на пляже, сидят в полуоборот на креслах, куда-то уходят…

— Вертеп! — проговорила Татьяна и ушла с балкона.

Часов в девять кто-то постучал в дверь.

«Вася или тот?» — мелькнуло у Татьяны, и она, приготовясь к встрече, крикнула:

— Войдите!

Вошел Вася и удивленно произнес:

— Вы уже встали? И чего такая… серая?

Татьяна некоторое время смотрела на город, затем заговорила тихо и задушевно:

— Я была воспитана в таких хороших условиях, что не знала ни ненависти, ни мести. Я была вся заполнена возвышенным: рисовала и радовалась. А вот теперь какая ненависть клокочет во мне!

— Это хорошо, — одобрил Вася. — А я вот как будто и родился с этими чувствами. Впрочем, нет. — И он намеренно прервал разговор. — Так сегодня на фабрику? Я уже с тем договорился, — он кивнул головой на соседнюю комнату. — Сам поведет нас. А затем нам следует отправиться в Краков.

— Это зачем, Вася?

— Мы должны попривыкнуть, к нам должны попривыкнуть… и тогда в Германию, — шопотом произнес он последние слова. — А машину я купил, шоферские права достал, и лошадок сегодня рано утром Петр Иванович продал.

— Так быстро?

— Здесь продать-купить — дело быстрое! А знаете, у кого купил машину? У вашего поклонника, майора Бломберга, — и Вася расхохотался так, что даже присел. — Вчера разговорился с ним. Прошу: «Помогите мне приобрести машину, а то когда я на лошадях к родителям доберусь! Ведь свадьбу надо справлять». А он: «Купите у меня». Позвонил в Варшаву, и рано утром машина прикатила сюда. Посмотрел я ее. Хорошая, новенькая, а на спидометре больше сорока тысяч километров. Как же, говорю, старовата? Объяснил. Оказывается, для немцев Гитлер издал приказ: машины, которые прошли меньше двадцати тысяч километров, сдаются в армию. Так он накатал… на спидометр… Маленько обманул Гитлера. Ой! Он топает!

В коридоре послышались тяжелые шаги, затем стук в дверь, Татьяна кинулась в угол, прикрыла лицо платком, как будто ее застали в объятиях Васи, и, стесняясь, смеясь, крикнула:

— Войдите!

Майор был побрит, напудрен, маленькие глазки остро поблескивали через пенсне. Поздоровавшись с Татьяной, целуя ее руку, сказал:

— Любовь как птичка. Ее нельзя пугать: вспорхнет и улетит.

«Экая слащавость! Вот это и есть немецкая сентиментальность, а одновременно: продать машину и объегорить государство!» — подумала Татьяна и тут же снова залилась смехом:

— Вы поэт, майор. Вы читали Гете?

— Гете? — недоуменно переспросил он, сидя все так же, широко расставя ноги, упираясь в них руками и постукивая каблуком. — Гете? — и вздернул плечи.

«Боже мой! — воскликнула про себя Татьяна. — Даже своих поэтов не знает!» — и снова спросила:

— Сколько вам лет?

— Тридцать восемь, — отчеканил Бломберг.

«Ага! Значит, воспитанник Гитлера!» — решила Татьяна и тут же сказала:

— Вам не до поэтов. Вы должны думать о том, как завоевать мир!

— Совершенно верно. Но я знаю… я знаю Канта. Это наш бог.

— Вы его читали?

— Читать? Не-ет. Я читаю устав. Но мне говорили: «Кант — наш бог».

— Значит, вы понаслышке бога своего знаете? — опять игриво смеясь, внутренне издеваясь над Бломбергом, проговорила Татьяна и, перепугавшись своей дерзости, быстро добавила: — Вам, конечно, надо в первую очередь знать устав… Пойдемте завтракать. А то я все перепутаю.

Надо было пройти через невысокие закоптелые ворота, затем узким двориком, замусоренным, загрязненным, с невысыхающей лужей.