Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Кто это еще там? Войдите.

На пороге вырос адъютант. Здесь он уже был совсем не тот: вытянулся, замер и, только кивая головой в открытую дверь, отчеканил:

— Разрешите доложить? К вам ваши знакомые прибыли. Генерал Громадин, какой-то Вася и… Татьяна Яковлевна.

Иван Кузьмич сначала сжался, точно ожидая, что на него сейчас же обрушится потолок, затем еле слышно прошептал:

— Татьяна Яковлевна? Громадин? Где они?

— Прошу извинения, но я их свел в комнату для гостей.

— Правильно сделал. Правильно… Товарищ Субботка, мы завтра договорим, — и, машинально простившись с бургомистром, зашагал из кабинета, произнося одно и то же: — Татьяна Яковлевна! Татьяна Яковлевна!

Казалось, по всей субординации, он должен был в первую очередь поздороваться с генералом, но, позабыв об этом, он протянул руку Татьяне, со скрытой грустью сказал:

— Ах, Татьяна Яковлевна! Татьяна Яковлевна! Пойдемте ко мне. Пойдемте наверх. А вы, товарищ генерал, извините меня, — спохватился он.

Наверху были обширные, заставленные мебелью, но не обжитые комнаты.

— Мало я тут бываю, Татьяна Яковлевна. Мало. Ну, еще раз здравствуйте! Садитесь. Сейчас я прикажу, чтобы нам подали обед. Генерал протестовать не будет?

— Да нет! Что вы, Иван Кузьмич! Вон вы какой! Тогда я вас, около Рокоссовского-то, не смогла рассмотреть: дела было много.

Пока накрывали на стол, Вася, Громадин и Татьяна смотрели в окна. Перед комендатурой виднелись небольшая площадь и кирка. Это было все обычное. Но необычным казалось другое: вокруг кирки в одну ниточку протянута на шатких колышках колючая проволока, при входе стоит человек, видимо красноармеец, но без гимнастерки, и копает землю обнаженной шашкой, а во дворике, обведенном ниточкой колючей проволоки, полно немецких солдат.

— Что это у вас, Иван Кузьмич? — удивленно спросил Громадин.

— Сами выбрали место. Вечером отправлю в плен, а наутро смотрю — новыми весь дворик забит. А тот, с шашкой-то, Звенкин. Попросили у меня караул, а где я им возьму? Звенкин согласился — вот и бродит с шашкой наголо. Сами солдаты сказали: если кто нарушит порядок — бежать там вздумает или что, — бей, слышь, шашкой прямо в лицо. Только этого не приходится — бить: все послушные, как овечки… И даже не подумаешь, что это было когда-то зверье.

За обедом Иван Кузьмич долго разливал вино. А когда разлил, поднял свой бокал, протянул его Татьяне.

— Давайте… да, давайте, Татьяна Яковлевна: родной был всем.

— Да. Давайте. Вечная память, — тихо произнес Громадин.

— И слава! — добавил Иван Кузьмич. — Слава! А вам жить, Татьяна Яковлевна. Жить! Вы теперь куда?

Татьяна чуточку отхлебнула из бокала и тихо произнесла:

— Туда, Иван Кузьмич, на Урал. В другом месте жить не смогу: там ведь все свои, родные.

— Конечно… в Чиркуль… Там родные… Все родные, Татьяна Яковлевна. Что же, может, вас прямо на самолет? У меня есть хороший летчик — Миша Кукушкин. Вот я ему позвоню…

— Ну, а как вы тут, на новом поприще? — намеренно задал вопрос Громадин: ему не хотелось вот так, просто отпускать Татьяну, да и с Анатолием Васильевичем он еще не посоветовался; а может, тот предложит ей что-нибудь другое, — может быть, ее теперь не следует отрывать от армии: уедет на Урал, да там и зачахнет; почему это она раза два за столом, ни к кому не обращаясь, сказала: «Вечная вдова», — вон ведь куда потянуло!

И Громадин снова спросил:

— Ну как вы тут, Иван Кузьмич, на новом поприще?

— Трудновато, товарищ генерал. Трудновато: немцы выбираются из нор своих, из лесов, а хлеба нет, сахару нет, мыла нет. Детей-то кормить ведь надо, да и взрослых! И другое: с ними сейчас обращаться положено как с больными, а иной налетит, такой, значит, ну как и я однажды налетел. Что с ним делать? Вот и кручусь на новом поприще. Все думаю — когда меня на завод отпустят. Соскучился, — и, заметив, что Татьяна вовсе не интересуется их разговором и находится где-то вне этой комнаты, а на улице уже ночь, он, как хозяин, поднялся первый и проговорил: — Вы, товарищ генерал, конечно и Вася, переночуете здесь. Татьяну Яковлевну даже не спрашиваю об этом: моя гостья, и комната ей приготовлена. Пойдемте, Татьяна Яковлевна.

А когда гости улеглись, утомленные пережитым, Иван Кузьмич разыскал Мишу Кукушкина, и тот скоро прибыл к нему, уже в форме подполковника, но все такой же обгорелый. Верно, у него подросли брови, глаза стали смотреть веселей и оживленней, но на лице были все такие же сизо-розовые пятна, пальцы на руках, после вторичной операции, укоротились и без ногтей напоминали култышки. Но пожатие крепкое, шаг твердый, сам он — налитой энергией. Войдя, Миша запросто поздоровался с Иваном Кузьмичом и, как отцу, сообщил: