Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Нет, не был, не мог быть отец причастен ни к чему поганому, но Нея не могла спокойно смотреть, будь то за обедом или ужином, как этот честный труженик и правдолюбец держит кусок хлеба в левой руке, а ладонь синеет пороховой гарью, въевшейся крапинами в желто-белый пуповидный шрам. И отец с его трезвым, но неласковым характером не смог ужиться в семье, даже, бывало, и руки распускал, а когда Бахыт стал сильнее отца, купил Зарьянов-старший за полцены дом на отшибе, отделился на удивленье всем без скандала и шумного дележа, покончил со счетоводством, и словно пропал для них Зарьянов, только матери неспокойно стало, и время от времени в поселке встречали разных людей, командированных по честным, неанонимным, сигналам нынешнего сторожа соседнего колхоза Зарьянова, который не теряет времени даром и вместе с правдой разводит у себя парниковые огурцы и помидоры, торгует клубникой, лечебными цветами календулы, а под весну картошкой и обычным, но выгодно вздорожавшим чесноком.

Поговорили тогда, под Новый год, и об этом, но нашлись темы и повеселее, Нея сама сбила на них застолье. Посудачили про нового директора птицефабрики, который уволил главного инженера за то, что тот упорно не хотел бросать курить, а инженер, не будь промах, подал в суд, и суд восстановил его в два счета, и тогда директор от волнения и позора закурил сам. Марфа Андреевна вспомнила, как в войну пешком ходила из поселка на городской рынок продавать молоко и пешком же возвращалась, а сейчас не жизнь, а красота настала, всего вдоволь, автобусы в город через полчаса, газ в домах, электричество; похоже, и климат мягчеет, лютые морозы сгинули, а вёсны и половина лета с хорошими дождями, земля родит обильно, кормов скоту припасается вдоволь, вот жаль, конечно, телевизора нет, но это можно пережить. Нея слушала их неторопливые разговоры и радовалась.

Мандарины и марочное шампанское оказались кстати, но более всего рассматривали коробку с чаем. Индусы разрисовали ее отменно изображениями зверей и птиц, и старый Еремин знающе сказал, что в Индии вообще богат животный мир, а потом снова вернулся к войне и вспомнил, как Гитлер хотел дойти даже до этой далекой страны, и если бы Гитлер взял Кавказ, то непременно дошел бы, но не дали ему, кровавой собаке и лютому извергу, ни взять, ни дойти. Трудно было, но не дали. Так трудно, что летом в небе птиц не водилось, вместо них — самолеты. «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» — это позже, а в начале войны и к середине — никаких соловьев, все начисто исчезли. Может, это и не так, но, во всяком случае, он, Еремин, не помнит соловьиных трелей, а помнит дымные пожарища вполнеба, брошенные дома, пустые села, обгорелые темнолобые танки и сиротливое жнивье, все помнит, ничего не забыл и никогда не позабудет.

«А из школы ты, дочка, зря ушла, погорячилась. Ховацкий наш до сих пор жалеет, а на Муленчука, сама знаешь, нашлась управа, — сказал Федор Егорович. — И хлыста этого, «жигулиста», как его, Виталия Ильича, выперли с треском. И ни должность папаши, ни двойная фамилия не помогли… Подумай, Нея, подумай, может, воротишься?»

«Может, и ворочусь», — уклончиво ответила Нея. Только не «Жигули» — она это помнит прекрасно, — а «Лада» у Виталия Ильича. Почти та же машина, но, как пояснил Бахыт, все же немножко не та, получше, на экспорт идет, ее даже придирчивые канадцы хорошо покупают.

«А вообще, — добавил серьезно Бахыт, — психологи утверждают — за рулем при интенсивном движении человек становится агрессивнее, снижаются доброта, предупредительность и другие хорошие наклонности, а заодно и умственные способности. Да-да, происходит временный, но как бы сдвиг по фазе».

«Способности снижаются, зато повышается страсть к рублю», — подумала Нея, вспомнив, как Бахыт уверял, что лично он за версту при любой погоде сумеет отличить автовладельца, а вблизи тем паче: «Где хочешь отличу — в магазине, кино, ресторане, бане! У них, понимаешь, свое тавро на физии!»

Похоже, прав он в чем-то, ее брат бескорыстный, наивный Бахыт. Все от человека, конечно, зависит, нельзя обо всех чохом. Но сколько видела Нея самодовольных собственников, у которых, стоит им приблизиться к личной «тачке», важно меняется походка, становится высокомерным взгляд, чувство собственного превосходства так и выпирает.

И не прыщеватое лицо долговязого Виталия Ильича, сына самого товарища Мохова-Дробязко из облоно, встало перед ней при ереминских словах, а его худой затылок и большие уши, будто приклеенные к голове чуть пониже синего берета.