Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Пришлось срочно уговаривать: ничего смешного т у т не говорилось и даже не думалось. Но не успел досказать коллеге о том, что уже в самом принципе ему невозможно не сочувствовать, как тот неожиданно заорал чуть ли не во все горло насчет того, что если ты думающий человек, то надо иметь большую отвагу, чтобы жить в этом мире, где легче всего обитается бездумным тупицам, подлецам и маразматикам, что палец тянется сам к взведенному курку, но отвага застрелиться — это тоже не простая отвага и что ни в чьих сочувствиях и жалостях он пока не нуждается, все эти жалости полезней оставить при себе, а возможно, и для себя.

Однако, наткнувшись на твердый взгляд, коллега тотчас сник так же неожиданно, как и начал, затем, насупившись, потянул из брючного кармана сложенный вчетверо носовой платок, надушенный столь сильно, что острый запах крепчайших духов на мгновенье перебил даже табачный дым, встряхнул чистым платком над столиком. Платок расправился, и его квадрат из дорогого батиста, цветной и узорный, оказался ничуть не меньше парашюта, и коллега, усердно отдуваясь, принялся промакивать этим гигантским платком взопревший лоб, виски, мокрую лысину, заводя платок несколько раз старательными замедленными движениями ниже мясистого подбородка, по горлу, доставая потом за ушами до побагровевшего затылка и накрахмаленного, подмокшего от пота воротника рубашки, потом скомкал платок в пухлой пятерне и напоследок с мстительной небрежностью швырнул его в пластмассовую корзину для мусора, словно это была использованная бумажная салфетка, и только.

Стараясь не смотреть на платок, он как мог смягчил свой взгляд и, отводя его от глаз Пиквика, снова услышал требовательное: «Но я, Петр, вновь тебя спрошу, и ты извини мне эту мою полупьяную паранойю. То ли Гейне, то ли Гёте говаривали: «Необязательно сидеть на дне кастрюли, чтобы чувствовать вкус супа». К чему бы это? Да к тому же — представляешь ты или нет, ч т о это за ощущение — знать, что тебя в с ю жизнь разглядывают, рассматривают, а по телефону подслушивают, — он снова поводил бокалом в воздухе над столиком, разгоняя сиреневый столбик сигаретного дыма, и пшеничная водка в бокале прозрачно заплескалась, — и на почте какие-то дураки вскрывают твои письма или письма к тебе, читают их, а коллеги этих дураков следят, с кем и какие ты водишь знакомства, куда ездишь, когда и зачем; упаси бог, если к вам, делают для третьих дураков выводы, хотя знают, что все останется по-прежнему и никто — я уверен — намеренно меня и пальцем не тронет, если я завтра запишусь в коммунисты. Но само ощущение ты представляешь?..»

Коллега поощрил откровенную обличительность своей громкой филиппики большим глотком из бокала и глубочайшей сигаретной затяжкой — казалось, едуче-острым, парфюмерного запаха горячим дымом должно прожечь легкие, как синим пламенем паяльной лампы, до самых корней. Но коллега зажмурился не от пронзительной боли, а от удовольствия, что откровенно наконец выговорился и выпил вкусной водки, а он тогда тоже задумчиво повертел свой бокал, разглядывая на нем искусный цветной рисунок, изображающий сцену герцогской охоты, охотников в красных камзолах на стройных белых лошадях, трубачей, оруженосцев и вислоухих псов. Он ответил твердо, почти по слогам:

«Не пред-став-ля-ю!»

Сам главный устроитель охоты — герцог — восседал на тонконогом коне и торжественно рассматривал на весу вожделенный трофей — золотистую лисицу, которую он с довольным видом поднял на обозрение всей своей челяди, и выглядел он с ярким румянцем во всю щеку радостным и симпатичным малым, вовсе не эксплуататорского вида.

И сейчас бы ответил, но уже некому. Диковатая случайность приключилась с его знакомым: по дороге в клинику (он в тот день оставил своей «шевроле» брату) его отбросил на каменную стену дома и придавил насмерть грузовик, развозивший уголь в мешках по кирпичным особнякам. Грузовик резко выскочил на тротуар. Очень случайный грузовик, бывает же такое. Простак водитель не мог ничего поделать с отказавшими тормозами и, рассказывают, рыдал на суде, потому что на руках его жены-прачки оставались малолетние дети. В клинику коллегу вызвали по телефону, и брат на суде уверял, что вызов не был спешным, но вызывавший посоветовал пойти именно т о й улицей — так короче…

Когда рассказал эту невеселую историю Усманову, тот вздохнул, словно ее сам рассказывал, и обронил негромко, что дело ему это знакомо — и отнюдь не по газете Марьина и ее тассовским перепечаткам, где бегло промелькнуло всего-то несколько строчек.