Альберт Лиханов - Встречи

— Ты будешь мыться или вначале поужинаешь? Ты очень голоден? — вместо ответа спросила жена.

— Я приму душ, а потом — ужинать. А Севка где? — спросил он о сыне.

Нина Антоновна, пожав плечами и не ответив мужу, ушла в комнату. Слышно было, как она выдвигала там какие-то ящики и вскоре вышла, держа в руке белье и полотенце. Клевцов опять спросил о сыне.

— Принимай душ, Алеша. Потом поговорим.

Алексей Алексеевич теперь не сомневался, что она чем-то огорчена и это, видимо, как-то связано с сыном.

У Клевцовых был единственный сын, Всеволод. Четыре года назад он окончил художественный институт в Москве и получил направление в родной город.

Еще будучи студентом, он написал картину, которая выставлялась на одной из столичных выставок и обратила на себя внимание. Ее хвалили, и молодежный журнал, поместивший цветную репродукцию, писал, что молодой художник вселяет надежду на будущие встречи с ним. И дипломная работа его заслужила много похвал.

В прошлом году Сева показывал свои работы и здесь, но его новые полотна не вызвали восторга, к ним отнеслись весьма прохладно как зрители, так и критика. На собрании художников, а затем и в газетной статье хотя и сдержанно, но откровенно отмечали, что молодой художник будто сбился со своей дороги, указывали на легковесность тем и какую-то нарочитую небрежность исполнения.

Отец тоже считал, что сын допустил «сбой», но больше его беспокоило другое: легкое, нездоровое отношение сына к критике, которую Сева считал проявлением зависти к его успехам.

— Ну, так что же у вас тут произошло? — спросил Клевцов, усаживаясь за стол после душа.

Нина Антоновна подала ему ужин и села напротив. Светлый домашний сарафан хорошо оттенял ровный загар ее лица, красивых полных рук. Собираясь с мыслями, она неторопливо поправляла прическу.

Алексей Алексеевич закусывал и с улыбкой смотрел на жену, угадывая ее волнение, которое она собиралась передать и ему. Он любил жену той преданно-ровной и спокойной любовью, которая делает людей истинно счастливыми.

— Ты же знаешь Севку — это телок: куда его поманят, туда и пойдет.

Алексей Алексеевич отрицательно покачал головой.

— Ты погоди, погоди, — продолжала жена. — Он все-таки телок, и его враз какая-нибудь окрутит. Это же ужас! — воскликнула она, изобразив на лице страдание, которое неожиданно рассмешило Клевцова и он, держа в руках стакан с чаем, громко расхохотался.

Смех его обидел жену, и она, плотно сжав губы, выразительно замолкла.

— Ну, что такое произошло? — уже спокойно и примирительно спросил он.

Нина Антоновна не сразу, тихо и нерешительно, как бы между прочим сообщила, что Севку окручивает Любка.

— Что значит «окручивает?» Откуда тебе известно?

— Знаю. Просто не хотела тебе говорить, а теперь сама видела. На второй день после твоего отъезда я ехала с работы в троллейбусе и увидела их в скверике, у филармонии.

— Ну и что? Встретились и походили, они же вместе росли и учились.

— Нет, Алеша, тут я больше понимаю. Она с него глаз не сводила. Юбчонка до колен, а он растаял. У меня вот здесь даже закололо, — сердито произнесла она, приложив к груди плотно сжатый кулачок.

— Несерьезно все это, — произнес Алексей Алексеевич, отодвинул от себя пустой стакан и сам отодвинулся от стола вместе со стулом…

Клевцовы лет семь жили в Комарьине, километрах в семи от города, где на пустыре создавался крупнейший в области домостроительный комбинат. Алексей Алексеевич работал вначале главным инженером, а потом директором. Теперь там целый благоустроенный поселок, включенный в городскую черту и связанный с городом широким асфальтированным шоссе.

Сева учился вместе с Любой, дочерью конторской уборщицы Анны Ивановны. Рыжая, худая и от этого еще больше выглядевшая неестественно длинноногой, Любка вечно льнула к мальчишечьей компании. Как угорелая, с шумом и визгом носилась она вместе с ними по двору, играла в их игры и дралась с ними, не уступая им ни в чем.

У матери Любы было четверо детей. Отец, безногий инвалид, работал на дому: чинил обувь, всякую домашнюю утварь, и делал все на совесть. Мужчина он был тихий, смирный и трезвый, но раз-два в год напивался и тогда выезжал на своей доске с маленькими колесиками во двор, обязательно с орденом и медалями на груди, всех задирал, критиковал начальство или начинал громко петь военные песни.

Дав ему натешиться вволю, появлялась Анна Ивановна. Она наклонялась к мужу, поправляла ему шапку, застегивала пиджак и тихо, но ласково увещевала: «Ну, хватит, хватит, Степа, ты сегодня что-то уж больно разошелся». И Степан Павлович сразу же умолкал, негромко смеялся и, довольный, покорно катил в свой подъезд.