Альберт Лиханов - Встречи

Миновав вокзал, Тоня свернула влево и пошла вдоль спящей еще главной улицы пристанционного поселка, туда, где, знала она, был молокозавод. Все, кому надо было добраться в глубину района, шли сюда, словно здесь был автовокзал.

Под ногами сахаром хрустел ледок, стянувший вымороженные за ночь лужицы, кое-где белел под слоем черной паровозной сажи снег. «А ведь днем оттает и в суконных сапожках не пройти», — подумала Тоня и решила переобуться в резиновые красного цвета сапоги, которые лежали у нее в чемодане. Знала она, собираясь уезжать из города, что скоро начнутся весенние потайки, но не думала, что весна нынче привалит такая спорая. Еще только начало апреля, а вон как снег-то повыело. Или это только здесь, на станции, где солнечные лучи жадно впитывает черная паровозная пыль, покрывающая все вокруг?

Сизый пар клубился из окон молокозавода, из открытых дверей и даже из-под почерневшей шиферной крыши. Машин, которые привозят из колхозов молоко, еще не было. Широкие ворота приемного пункта были настежь распахнуты, в дверном проеме был виден человек в огромном резиновом фартуке. Человек поливал из шланга покатый, заполированный цементный пол. Вода, разлетаясь во все стороны, стекала в угол.

Человек повернулся и, увидев Тоню, распрямился. «Ух ты! Бородища-то какая», — удивилась Тоня. В городе бы ему все парни завидовали. Мужик осмотрел Тоню прищуренным взглядом, блеснул, улыбнувшись, зубами и вернулся к своему делу. Тоня отошла в сторону и села на переплет прислоненной к стене оконной рамы без стекол.

В свертке, почувствовала она, зашевелил ножками ребенок. Тоня открыла его лупоглазое личико, достала пустышку и сунула ее в кукольный ротик. Антошка начал жадно сосать: проголодался. «Как же я накормлю-то тебя? Стыдно — вдруг кто увидит?» Тоня пооглядывалась и, решившись, расстегнула демисезонное пальтишко, кофточку и освободила белую, с просвечивающими сквозь кожу синими жилками, грудь. Антошка, ухватив темный налитой сосок, сразу же почувствовал разницу и стал чмокать реже, не успевая сглатывать.

Молоком Тоню бог не обидел. На троих бы хватило, как сказали в роддоме. «Ешь, мой Тон-тон», — тихо, как бы про себя шепнула Тоня, ощущая легкую боль и необъяснимую сладость в груди от Антошкиного посасывания.

Веселое весеннее солнышко все смелее выбиралось из туманной серости на горизонте, все теплее становились его желтые лучи. На вытаявшую площадку из щербатого бетона слетелись со стрех ближних домов грязные, измазанные в саже воробьи и затеяли свой базар, нарушив утреннюю тишину. «Эх вы, живете тут, беспутные, и никаких вам бед, никаких забот», — позавидовала им Тоня.

Тут стихло за стеной равномерное журчание воды, послышался шлепок брошенного на мокрый пол шланга, и возле Тони появился тот бородатый мужик в блестящем на солнце огромном резиновом фартуке. Тоня не успела убрать грудь и лишь прикрыла ее свободной рукой, с удивлением обнаружив, что никакого стыда она почему-то не чувствует. Раньше она и представить себе не могла, что вот так, открыто, сможет кормить ребенка при чужом мужчине.

Бородач опять широко и по-доброму улыбнулся:

— Никак машину попутную ожидаешь? — Голос у него был звучный, как у артиста. — Так ты, барышня, не угадала. Профилактика у нас, и молоко мы сегодня не принимаем.

— Профилактика? — Тоня почувствовала, как в груди у нее что-то сжалось, и Антошка зачмокал впустую. — И машин не будет?

— Вроде не должно. Вчерась во все колхозы звонили. Но ты не пужайся, — успокоил он ее, — может, кто еще и приедет, не до всех звонки-то доходят.

— Не до всех? — не поняла Тоня.

— Ну да. Объявляем профилактику, а они не слышат и везут. Кто, может, и нарочно. Привезут и говорят: не слышали, не знаем. Молоко-то у некоторых негде хранить, вот и выкручиваются. А уж если привезут, куда его денешь? Принимаем. Тебе куда ехать-то?

— В Бобылиху.

— Вон куда хватила!

При разговорах с незнакомыми людьми Тоня всегда густо краснела, опускала глаза, но от этого становилась только привлекательней, потому что краснота ее худеньких щек была естественной, а прямые опущенные ресницы казались еще черней.

— Да ты не горюй, барышня, — гудел над нею голос бородача, — из Бобылихи-то как раз и ездят в профилактику. Им что профилактика на заводе, что не профилактика — все одно везут.

— Значит, говорите, приедут? — обрадовалась Тоня.

— Уж как пить дать приедут. Обожди маленько, и прискочут. Ты бы в контору прошла, барышня, а не то застудишься тут. Солнышко-то еще когда пригреет! Ребеночку-то сколь? Месяц? Два? — Бородач подошел ближе и заглянул в сверток. — Мужик или девка? Мужик? Это хорошо. Мужик лучше. Мужик что? Как птенец! Летать научится — и долой из гнезда, ищи его. А девка? Она нежнее, ее обиходить надо, замуж за хорошего человека отдать, э-э… А сколько потом-то мороки! Да пока родители не помрут, все на шее сидеть будет. Ты уж не обижайся, барышня, с девками беда нынче. Ты-то вот почто одна едешь? Муж-то где? Да ты иди в контору-то, иди, погрейся!