Альберт Лиханов - Встречи

Но и побаивается Пелагея. Вот уже семнадцать лет хранит она одну тайну. Не боялась бы, если б не было свидетеля… Не дай боже, узнают. Пойдет, закружится февральской поземкой сплетня по Ошлани. Недоброе слово сильнее огня жжет. Сживет со света Анфиску.

…В 1912 году в Ошлани поселилась семья «новожилов» — рыжебородый, с квадратной головой мужик Федяй Мурыгин с болезненной на вид женой и неродной восемнадцатилетней дочерью Пелагеей. Жаден был Федяй, имел кое-какой запас деньжонок. Справили они за год хозяйство, но Федяю все мало. Сам рвал из себя жилы и жене с падчерицей не давал покою. Больная мать была у Пелагеи, не вынесла такой жизни — умерла. Боялась Пелагея отчима, да куда денешься, к кому пристанешь — кругом чужие люди.

Федяй, бывало, скажет:

— Ты шибко-то не печалься по мамке. Живы будем — не помрем. Были бы руки да голова… — а сам обласкивает маслеными глазами фигуру девушки. Пелагея на ночь запиралась накрепко в боковушке, небольшом-избяном пристрое.

В один из дней поздней осени и говорит ей Федяй:

— Слазь-ка, Пелагеюшка, на сарай, набросай сенца в сани, поеду днями в Талый Ключ…

Вход в сарай — с улицы по лестнице. Пелагея влезла, из дальнего угла вилами сено бросает. Темно вдруг стало в сарае, оглянулась — в проеме дверей Федяй стоит. Быстро он рядом очутился, вилы из ее рук выхватил. Пуговицы на зипуне у Пелагеи с треском отлетели — так рванул Федяй ее к себе, потом на сено бросил…

Очнулась она, когда Федяй из сарая на лестницу стал выходить. Сейчас Пелагее не объяснить даже себе, где силы тогда взялись, чтобы броситься к стене за вилами, с размаху всадить их в спину Федяю. Грохнулся он с лестницы, да прямо на зубья борон, которые сам же для ремонта в груду сложил.

Не помня себя, сошла Пелагея по лестнице. А у калитки стоит мужик с того берега — Андрей Балыбин. Глядя на девушку, понял причину трагедии.

— Пилу выточить принес Федяю, большой он мастер по этому делу… был. Царство ему небесное!

Сначала не могла понять Пелагея, из каких побуждений Андрей вызвался сам все «провернуть». Фельдшера из Талого Ключа привозил для снятия экспертизы, обратно мертвецки пьяного увез. Зато потом много здоровья оставила Пелагея на помочах у Балыбиных.

Благодарила она бога за то, что Анфиска выдалась в нее, чернявенькая да ладная, не в рыжебородого Федяя… А теперь неспокойно на душе у Пелагеи. Не за себя, за Анфиску. Видела: не нравятся дела комсомольцев Балыбиным да Маричевым.

— Ты бы, Анфиска, Балыбиным-то больно на рожон не лезла, — осторожно попыталась Пелагея предупредить дочь.

— Тебе ли, мама, говорить об этом? — укоризненно покачала головой Анфиска. — Мало еще они из тебя крови высосали? Не дождаться им теперь добра, солнышко в наши окна стало светить…

Конечно, Пелагея только добра хочет.. «Вишь-ко, жизнь-то какая пошла: живи да радуйся. Все от самого себя зависит. Любовь и та не такая, как прежде — никто не отнимет…»

Полюбила Пелагея раз в жизни, один только раз, паренька Генку с маслобойки в Талом Ключе. Раза два повстречались, а потом не стало Генки. Работал он погонщиком лошадей на маслобойке. Однажды поспорил с мастером крепко, и в ту же ночь порвалась цепь и мастера зашибло насмерть балкой, которую заряжают в пресс для выдавливания масла. Подозрение в злом умысле пало на Генку. Присудили тюрьмы восемь лет.

По дороге в губернский город Генка решил бежать. Стражники его пристрелили.

Думает обо всем этом Пелагея, возвращаясь из поскотины. Ходила она туда наломать пихты на веник.

Перед деревней Елохова встретила.

— Добрый день, Пелагея!

— Дай тебе бог здоровья! — поклонилась степенно женщина.

— Поговорить с тобой хочу, да времени все будто не выкрою, — сказал председатель.

— Есть словко — как мед сладко; есть словко — как полынь горько… — улыбнулась одними губами Пелагея.

— За дочь тебе спасибо, Пелагея, за Анфиску. Хорошего человека ты растишь… И душой красива, и делом.

Для матери нет выше счастья. Дрогнуло сердце Пелагеи, слезы выступили. И рассказала она Елохову — первому человеку — о себе, об Анфиске, об опасениях своих.

— Опасения твои напрасны, в обиду не дадим. Мы теперь — главная сила на деревне, — успокоил Елохов Пелагею.

Шла домой Пелагея со спокойной душой, словно бы сбросили с нее, с души-то, черный холодный камень.

После той злополучной ночи Юлька сутки не вылазил из дома. Как ни крути, ни верти — никудышная жизнь у Юльки. Такое умозаключение он сделал после долгих раздумий. Если оглянуться назад лет на полдесятка, то жизнь была проще, чем сейчас. Что-то натворил, так на худой конец отделаться можно было выволочкой, которая, кстати, быстро забывалась. Теперь не то. Юлька — парень уже, считай, взрослый. Поступки теперь не проходят бесследно, а оставляют последствия-камушки: обернешься назад — и заметен твой след, по которому не просто обратно пройти, словно по мелкому галечнику босыми ногами. И на память почему-то пришли слова Елохова, сказанные им недавно Юльке: «Без цели живешь, Юлий! Ты на ребят, на сверстников посмотри! Они, брат, великое дело делают: жизнь за рога берут. Хотят ее перевернуть да на ноги покрепче поставить. Не в хвосте они у жизни-то… И тебе надо, Юлий, мечтой обзавестись».