Александр Авдеенко - В поте лица своего

— Что ты предлагаешь? — спросил Саша.

— Идти в партком! В горком! К директору комбината! В редакцию! Вот какое мое предложение.

— Ну, а ты, Слава, что скажешь?

— Взять за шкирку начальника цеха и допросить с пристрастием, как все это случилось. Потом, вооружившись цифрами и данными, двинуться к директору комбината товарищу Булатову…

Дитятин не дал Прохорову до конца высказать свою мысль:

— К директору комбината, Слава, не надо ходить. Напрасный труд. Шорников и Булатов были закадычными дружками еще в первой пятилетке.

Степан Железняк коротко свистнул.

— Так, может, здесь собака и зарыта?

— И тут, и там. И еще где-то…

Людников внимательно и невозмутимо слушал товарищей.

— А ты, Андрей, почему в рот воды набрал? — спросил он, поворачиваясь к Грибанову. — Свое особое мнение имеешь или как?

Степан Железняк мрачновато усмехнулся.

— Ничего он не скажет… Потому как не видит на солнце ни единого пятнышка!

— А ты за меня не рожай, Степан Степаныч. Я еще и сам плодовитый, похлеще крольчихи. — Грибанов ногтем указательного пальца выбил из пачки «Беломора» папиросу. — Могу и высказаться, если вам так приспичило. Шорников справедливо награжден. Он весь выложился в этом квартале. Так что напрасно будете звонить в колокола — никто вас не услышит.

Все молчали, глядя на Грибанова.

— Что, братцы, носы повесили? — спросил Железняк. — Расшифровываете слова Андрюхи? Я их вам живо растолкую!.. Ударник коммунистического труда, будь ниже травы тише воды. Раз и навсегда заруби себе на носу, что ни мастер, ни главный инженер, ни начальник цеха, ни профсоюзный вождь Тестов, ни директор комбината товарищ Булатов никогда ни в чем не ошибаются! Вот как надо понимать Андрея Грибанова!

Андрей не чувствовал себя посрамленным. Уверенный в своей правоте, он сказал:

— Стыдно и противно смотреть, Степа, как ты надрывно вопишь: «Обидели! Объегорили! Задвинули!» На кого замахнулся? Кого записал в противники? Иван Федорович Шорников старейший рабочий комбината. Наша гордость. Он стал ударником коммунистического труда еще в тридцатые годы. За свою трудовую жизнь выдал тысячи и тысячи тонн сверхплановой стали. В прошлой пятилетке здорово работал и в этой вырвался вперед!

Сталевары молчали. Даже Железняк не сразу нашелся, что сказать.

Ковш на одну треть наполнился сталью. Николай Дитятин взял алюминиевую чушку, бросил ее в жерло ковша. Алюминий — самый сильный раскислитель. Сталь теперь окончательно созрела — доведена до полной кондиции.

Первым все-таки обрел дар слова Степан:

— Видали молодца? Слыхали? Нас раздевают догола средь бела дня, при всем честном народе, а нашему Андрею стыдно и больно, что мы оказываем сопротивление. Он считает, что все ладно!

Андрей Грибанов чувствовал за собой силу — многолетний авторитет Шорникова, всемогущего директора Булатова, начальника цеха Полубоярова, профсоюзного деятеля Тестова и стенную газету «Мартеновка».

— Да, Степа, я считаю, что все ладно, когда живу по правде Ивана Федоровича Шорникова. А вот ты… не понимаю, хоть убей, кому ты подражаешь, за кем тянешься. Десять лет учился в советской школе, был пионером, стал комсомольцем, а живешь не по общей правде, а по индивидуальной, шкурной!

Степан не обиделся. Сам был мастером на подобного рода выпады.

— Слыхали? Видали? Разоблачитель! Давай-давай, Андрюшка, срывай с меня маску, развлекай родную бригаду!

Саша Людников не вмешивался в схватку молодых петухов. Ему было интересно слушать обоих, хотя симпатии его были только на одной стороне…

Иссяк стальной поток, иссякло и страстное говорение. Как вспыхнуло, так и погасло…

Погасла стальная заря в разливочном пролете после того, как выдали плавку. Посумерничало, стало прохладно.

К притихшей, насторожившейся бригаде подошел инженер Полубояров. Высокий, поджарый, с военной выправкой. Лет под пятьдесят, но моложав. Лицо опалено огнем мартена, солнцем, ветром гор и морских просторов. Одет в рабочую, тщательно подогнанную спецовку. Обут в грубые, на толстой подошве башмаки. На голове белая каска. Из верхнего кармана куртки торчит край темного, взятого в квадратную рамку стекла. Полубояров протянул Людникову руку.

— Здравствуй. С возвращением. Как отдохнул?

Саша неопределенно пожал плечами.

— Плохо? Почему же вернулся раньше срока?

— А разве вы не догадываетесь, Николай Петрович?

Дитятин, Прохоров, Железняк и Грибанов молча смотрели на начальника, ждали, что он скажет. Полубояров тоже молчал. Достал из кармана жестянку с табаком, трубку, стал ожесточенно набивать ее душистыми волокнами «Золотого руна». Это был красноречивый намек: не желаю, дескать, распространяться на людях. И подручные сталевара поняли. Переглянулись и разошлись, оставив Людникова и Полубоярова наедине. Но и теперь Николай Петрович не спешил поделиться тем, о чем думал.