Александр Авдеенко - В поте лица своего

Сам ни с кем не дружит и мне запрещает водиться с подругами. А у меня их полгорода. В молодости я пристрастилась вышивать, кроить, шить. И теперь этим делом в охотку занимаюсь. Бабы знают, какая я мастерица, — просят помощи, совета. Никому не отказываю. А Иван рвет и мечет. «Ты, говорит, чересчур доступная. Смотри, как бы тебе эта доброта боком не вышла». Чего боится, ума не приложу. Не понимаем мы теперь друг дружку. Все, что ни скажем, — невпопад. Да ведь не зря старая поговорка до сих пор среди молодых да новых живет: нелюбимая жена все невпопад говорит… Много отхватил Иван наград и премий. И чем больше получает, тем больше хочет. Первое, только первое место ему подавай! До того, бессовестный, дошел, что у Сашки Людникова законную его премию перехватил. И еще смеялся: «Ничего, Сашка молодой, свое еще получит. А я должен уйти на пенсию не абы как, а с барабанным боем». Срамник да и только… Здорово пропесочил его на юбилее Сашка Людников! Почаще бы вот так лоск снимать, он бы опять человеком стал. Мое, домашнее ругательство мало помогает. И надоело, по правде сказать, нянчиться. Не маленький. В умных президиумах красуется. Не надо его туда приглашать. Хватит! Насиделся за красным столом. Пусть другие, совестливые, посидят. Вы бы похлопотали, товарищ секретарь. Удружите бабе Марине. Да и ему, Ивану, хорошо будет. Может, он и помягчает, поласковей наша жизнь станет… Похлопочете? Спасибо! Не зря, значит, открылась как на духу. Ну что еще рассказать? Вроде больше нечего. Наговорилась! Даже язык опух и заплетаться стал. Смочить его надо. Может, и вы бражки выпьете? Холодная, из погреба. Ну, как желаете… До свидания. Заходите. Наберусь сил, так еще чем-нибудь поделюсь. В такой же вот день приходите, когда ни Ивана, ни Клавдии дома нет. Неразговорчивая я при них. Придете? Лады! Буду ждать. Идите, не бойтесь! Я собаку в сарай заперла и кость ей бросила…

«Дело Людникова» созрело до такой степени, что пора встретиться с Колесовым — поделиться результатами проделанной мною работы.

Пришел я к нему в наилучшее его время — вечером. Добрых три часа рассказывал обо всем, что мне стало известно. Колесов внимательно, не спуская с меня глаз, слушал и озабоченно поглаживал голову. Когда я закончил, сказал:

— Материалы, которыми располагает горком, не расходятся с вашими. Вопрос ясен. Будем обсуждать его на бюро горкома.

— Интересно, какую позицию займет Булатов? — спросил я.

— Булатов?.. Хм… Трудно предсказать поведение Андрея Андреевича. Мужик он своенравный. Так что не решусь сказать ничего определенного о том, как он поведет себя на бюро.

— Мне кажется, он не настолько своеволен, чтобы защищать Шорникова.

— Не буду удивлен, если горой встанет за Шорникова. Не удивлюсь, если и махнет на него рукой.

— Но они же друзья!

— Были. С тех пор, как Булатов занял верхнюю ступеньку на служебной лестнице, у него нет друзей. Дружба отнимает много времени. Для одного лишь друга он почему-то делает исключение — для Егора Ивановича.

Я вспомнил встречу с Олей на кладбище и спросил:

— Ну, а как его личная жизнь?

— Нет ее, личной жизни! Домой приезжает в полночь, а то и под утро. И по воскресеньям шастает по комбинату, подгоняет людей: «План, дорогой товарищ, давай план, не подводи себя, нас, государство»… Ольга Васильевна как-то жаловалась мне: «Для жены у Андрея тоже один приемный день в месяц. И то не в каждый».

У меня на языке вертелся вопрос о царице Тамаре. Хотел спросить, как же Булатов ухитряется выкраивать для нее время. Сдержался. Не позволил себе мелочиться.

— В последнее время Булатов полюбил одиночество. Присутствует на собрании или заседании, вроде нормально смотрит, слушает, улыбается, подает реплики, а все равно чувствуется, что витает он где-то. Никто ему не нужен. Один-одинешенек. Разъединственный. На голову выше всех прочих.

Говорил Колесов о директоре серьезно, бесстрастно. Не судил, не иронизировал. Просто сообщал, каково положение на самом деле. Привычный язык человека, ничего не делающего на скорую руку, медлительного на суд и расправу.

Я был первым секретарем горкома около десяти лет, а он секретарствует всего три года. Хорошо помню, как он делал свои первые шаги в качестве секретаря первичной организации листопрокатного цеха. Собственно, мне он обязан тем, что стал не инженером-производственником, а партработником. И он этого не может забыть. Но нет никаких моих заслуг в том, что он стал первым секретарем. Когда я выдвигал его на партработу, то не думал, что он так далеко пойдет. Энергия, ум, талант, любовь к партработе, преданность ей проложили ему дорогу в кабинет первого.