Михаил Годенко - Вечный огонь

Тело его стало безвольным. Но разум чист и светел, был и остается удивительно способным к пониманию, к размышлению. Неужели радиация бессильна перед людским разумом, не смогла погасить его, укротить? Видимо, бессильна. Казалось ему, что телом он давно скончался, но умом и чувством живет, действует и нисколько не боится смерти.

Не от такого ли разделения духа и плоти происходит легенда об уходе души в какие-то иные сферы, в иные измерения? Есть выражение: душа с телом прощается. Тело смертно, душа бессмертна. Неужели кто-то из умирающих успел оставить живущим свои личные наблюдения и ощущения? Кто, когда, как смог это сделать?.. Если бы люди сумели изобрести аппарат, способный улавливать мысли, многие бы загадки открылись перед ними… А что чувствуют Макоцвет и Целовальников, о чем думают?

— Иван Трофимович, — позвал мичмана, — жалеешь, что пошел со мной?

Ответ последовал не вдруг. Алексей подумал, что мичман его не слышит, но тот слышал, только почему-то долго собирался с мыслями.

— Не я, так другой!.. Что же теперь казнить себя?! Одна тяжесть на душе: не расквитался с Христосиком. Я говорил тебе о нем? Нет?.. Самый лютый ворог, оборотень. Когда прямой фашист — тот ладно, враг, тому одна пуля. Когда бывший свой, всезнающий, всеведающий — двойной враг, на такого много пуль надо. Гонялся я за ним, да не настиг. Боюсь, уйду, и он останется неотмщенным. Вот она, гиря на моей душе.

Странным показалось Алексею, что они, объединенные одной бедой, так разно озабочены. У каждого свое. А он еще минуту назад предполагал, что все трое размышляют об одном и том же и похоже.

— Макар, а ты?

Алексей посмотрел на соседа. Глаза Макара были закрыты, он ровно дышал, из-под ресниц выдавилось по мелкой капельке слез. «Уснул, — поверилось Алексею, — и, не иначе, видит Маринку».

Поймал себя на мысли, что думает сейчас не об Алле, которой сказал, что любит, с которой решил пожениться, а о Вере. Жалеет Веру: ей плохо живется с мужем, видать, нелюбящим и нелюбимым. Муж обижает ее, изменяет. Обо всем этом ему рассказали Верины подруги. Зачем? Затем, чтобы он мучился ее неудачей, чтобы стыдился своего счастья? А, возможно, он по-прежнему любит Веру, не Аллу? Или, может быть, справедлива мысль, что нам всегда дороже потерянное, нежели приобретенное? Мы чаще всего сожалеем о том, чего недостает, чего не достигли, не так ли?

Он видел Веру, думал о ней, страдал из-за нее.

Николай Черных вместе с экипажем своего атомохода попал в госпиталь. После обследования почти всех офицеров и матросов увезли на отдых. Задержали только командира атомной подводной лодки капитана второго ранга Мостова да тех, кто входил в реакторную выгородку или работал в ближних отсеках: капитан-лейтенанта Полотеева, он входил, капитана третьего ранга Шилова, командира БЧ-5, который все время находился поблизости, в своем отсеке, у турбин; старшину команды трюмных Сыроедова да матроса Габыша, подменявших Макоцвета и Целовальникова. Полотеев вскоре был отправлен в другой город, остальные проходили курс лечения на базе.

Николая выписали из госпиталя раньше других. Он и обрадовался и опечалился одновременно: почувствовал свободу и в то же время оторванность от своих. Долго размышлял, куда ему прежде всего пойти: то ли податься на ПКЗ — свою плавучую казарму, то ли побродить по городу?

Привлекал его не просто город, ему не терпелось встретиться с Валей Мостовой — девушкой, которую ему всегда хотелось видеть. Нашарив в, кармане монету, зашел в базовый клуб, в вестибюле которого висел телефон-автомат, позвонил на авось, не зная, дома ли она, на работе ли.

Валя оказалась дома. Поняв, кто звонит, разревелась в голос. Плакала не только от радости, что Николай жив-здоров, плакала и оттого, что отец ее, Мостов, командир лодки, на которой служил Николай Черных, лежит до сих пор в базовом госпитале, один, в изоляции, и что их с мамой к нему не пускают и вообще никого к нему в палату пока не пускают.

Плакала и не знала, что ответить Николаю. Вдруг спросила, откуда он звонит, где находится. Не дослушав ответа, опасаясь, что снова что-то помешает им увидеться, перебивая его объяснения, принялась умолять срывающимся на визг голосом:

— Стой на месте, слышишь! Никуда не отходи, я мигом, понимаешь! Через минуту, понял?!

Он еле выдавил из захолодавшего от радости горла:

— Лады, лады. — Попытался пошутить, чтобы хоть немножко ее успокоить, сказать, что все хорошо, мол, приди в себя: — Стою, стою, как рыба на кукане!