Михаил Годенко - Вечный огонь

Дядя Володя провозгласил:

— Совет да любовь, совет да любовь! Племяш, в чем же задержка? Айда играть свадьбу! Сейчас полквартала народу прибежит!

— Не так скоро, дядя, не вдруг. Вот сходим в дальнее плавание. Возьму специально отпуск, приеду — и женимся…

— Да чего там репу тянуть! Айда, распишитесь, и делу венец.

Серафима Ильинична вмешалась:

— Спешка ни к чему. Как они решили, так и будет — перерешать не нам.

Какой-то горьковатым холодок поселился внутри, какое-то сомнение охватило Аллу. Вроде бы что-то осталось недосказанным, что-то недоделанным, всего-то пустяковая малость, но вот недостает ее — и на душе неровно. Она и верила в свою судьбу, и не верила. Вспоминая вчерашний вечер, клятвы Алеши, его ласки, его сегодняшние слова, наконец-то свершившуюся помолвку, она радовалась. Но то, что ему сегодня же предстоит уезжать куда-то в снега, в холода, то, что его дорога к ней лежит через дальние моря, то, что ей снова предстоят месяцы одиночества, — печалило. Она страшилась потерять то, что уже считала своим.

На Внуковском аэродроме Москвы их уже ожидали три машины «Скорой помощи». Как только самолет вырулил на стоянку и, в последний раз взвыв турбинами, замолчал, к нему подошли вплотную белые кареты с крупными красными крестами по бортам. Подогнан высокий самоходный трап, отдраена дверь самолета.

Развивая скорость, не дозволенную обычным машинам, «неотложки», миновав ворота аэродрома, обогнув громадный полукруг разворота, устремились по прямой магистрали поселка. Когда уже вырвались на Киевское шоссе, стали форсировать ход до самого полного, двигаясь по осевой линии, обходили множество машин, не переставая подавать прерывистые въедливые сигналы, которые воспринимались всеми как сигналы бедствия и от которых остро щемило внутри.

Они проходили по магистрали, где некогда триумфально двигался кортеж машин с первыми покорителями космоса, где обычно следуют охраняемые мотоциклистами черные лимузины с главами государств и правительств, прибывающих в Москву по высокому приглашению. В таких случаях магистраль, вернее, ее обочины запружены остановившим движение транспортом. На столбах освещения по два флага: один наш, другой государства, откуда прибыл гость. А от самого въезда в столицу, по ее широкому зеленому Ленинскому проспекту, с той и другой стороны проезжей части толпится встречающий высоких гостей народ — шумный, пестрый, подвижный. В руках малые флажки и цветы, на стенах домов, балконах, стендах транспаранты, лозунги, украшения. И так до самой Октябрьской площади, а там — еще дальше, по улице Димитрова, мимо кинотеатра «Ударник», через Большой Каменный мост до Боровицких ворот Кремля.

Путь славы, дорога торжества. Но сегодня…

Они обходили заторы, пересекали перекрестки на красный свет. Миновав центр города, вкатились во двор бывшего барского особняка с белыми колоннами, поддерживающими массивный фронтон.

Их давно ждали. Над ними засуетилось множество лиц в белых масках. В процедурной комнате, положив привезенных на высокие, как столы, каталки, раздев донага, обработали тело жидкостью, сделали какие-то уколы, почти не причиняющие боли, отвезли в соседнее помещение, отделенное шторами.

Их поместили в палате, что в конце длинного широкого коридора. Стены палаты крашены цинковыми белилами, стекла окон тоже густо забелены и затянуты серыми, успокаивающими глаз шторами.

Их покормили девушки-санитарки. Приподнимая вместе с подушкой голову больного, поили бульоном из кружки с длинным носиком, с ложки подавали паровые тефтели, опять же из специальных кружек с носиком поили жидкостью, пахнущей хвоей.

Алексею Горчилову приснился странный и даже несуразный сон. Он видел множество адмиралов и ученых, собравшихся в зале. Он один сидел за столом президиума, все остальные — внизу. В первом ряду различил высокую бритую голову академика. Ученые и адмиралы о чем-то спорили между собой, потому в помещении стоял плотный гул. Он сидел, смотрел в ряды и не понимал, зачем его сюда пригласили и где он находится: то ли у себя на Севере, в штабе флота, то ли в Москве, в конференц-зале Академии наук. Академик поднялся с места, наступила тишина, подошел поближе к сцене, глядя в лицо Алексею требовательными глазами, приказал, как подсудимому: «Встаньте!» Алексей повиновался. Академик, сменив тон, произнес почему-то просящим голосом:

— Алексей Александрович Горчилов!..