Михаил Годенко - Вечный огонь

— Помолчи, паренек, потерпи. — Когда Ваня пришел в себя, партизан строго спросил: — Что ищешь? Скажешь, теленок пропал, отбился от коровы, забрел в чащу, так?

— Ни!

— А как?

— Шукаю Кочергу!

— Глянь-ка, каждому нужна кочерга! Что, нечем в печи пошуровать?

Ваня осмелел окончательно.

— Нечем!.. Веди быстрее, тебе говорят, — завел за спину руки. — На, вяжи. Накинь повязку на глаза, только веди быстрее!

На третий день, под утро, каратели ввязались в бой с передовой группой партизан, которая умышленно отводила их в сторону от лагеря. Ваня видел Христосика, тот вертелся на коне вдали, за передней немецкой цепью, что-то покрикивал по-ихнему. Видел и то, как Христосик качнулся в седле, бросил поводья, схватился за левое плечо: видать, пуля туда угодила. Конь какое-то время нерешительно топтался на месте, затем, развернувшись, понес седока к опушке, где стоял немецкий вездеход.

С тех пор Ваня не видел Христосика. А вскоре и все оккупационные власти откатились на запад вместе со своими битыми частями. Подумалось, Христосик убежал с ними, его не найти.

Прошло более десяти лет. Перед самой свадьбой, когда Ваня и Маруся, которых все привыкли считать братом и сестрою, решили пожениться, когда хлопотали о закупками всего необходимого для торжества, Маруся как-то прибежала домой сама не своя, задыхаясь, глотая слова, показывая в сторону автобусной остановки междугородных линий, наконец-то вытолкнула из себя:

— Там, там!..

— Что стряслось? Ай гроши потеряла? — Иван Макоцвет начал подтрунивать над невестой.

— Христосик.

Отчужденно и забыто прозвучало это имя. Иван давно согласился с неотмщенной потерей. И вот…

— Где?

— На остановке. — Обозналась!

— Чтоб мне провалиться!.. Выпрыгнул из автобуса, разминается. Потянулся сладко, прижмурился. Что-то показалось знакомым. А когда снял шляпу, тут я его и вовсе признала. Да как не признать, он всегда мне казался на хорька похожим.

Когда вместе прибежали к остановке, автобус тронулся. Иван попытался было догнать, но, запаленно дыша, остановился, в сердцах махнул рукой. Маруся потерянно разрыдалась. Но тут же, спохватившись, понимая, что слезами горю не поможешь, решила действовать.

— Вань, догони! — попросила.

— Еще чего придумай!

— Догони, Вань! — приказала строго.

— У меня крылья, что ли?

— Беги на конюшню к дяде Спирке, возьми коня — и через гору, навпростец, наперерез!..

Иван даже не дослушал последних слов, он все сообразил, сорвался с места, кинулся на скотный двор. Коня седлать не стал: некогда. Бросил ему на спину дерюжку, схватился за холку, подпрыгнул, навалившись на лошадь животом, закинул ногу. Буланому словно передалось нетерпение седока, махал скоком, постанывая, поёкивая селезенкой. Постепенно спина его под дерюжкой, служившей вместо седла, взмокла, он засапался, на удилах показалась пена.

Иван прискакал в город, намного опередив автобус. Ввел коня во двор станции, нашел место, где на табличке указан номер автобуса, его маршрут. Стал дожидаться.

Когда подошла машина, с шипением и грохотом распахнулись ее обе дверки, выходящие пассажиры с любопытством рассматривали юношу, подступившего к самому выходу, удерживающего на поводу запаренного коня. Вышли все, дверцы захлопнулись, автобус откатился в дальний угол двора, стал под навесом.

Христосик как в воду канул.

Возможно, Маруся обозналась. Может, то был вовсе не он? Вряд ли… Она описала его до мелочей, и костюм его диагоналевый темно-синий, и белую нейлоновую рубашку, и клетчатый галстук, и шляпу с широкими полями модного кофейного цвета, а главное, лицо его — маленькое, как у хорька.

Такого в автобусе не оказалось.

Дизельные подводные лодки ушли вперед. Когда они удалились на значительное расстояние, судно-спасатель обогнуло черное тело экспериментального подводного атомохода, выглядевшего оглушенной взрывом и всплывшей на поверхность рыбой диковинного размера. Зайдя с носа лодки, судно застопорило машины, начало подрабатывать помалу задним ходом. С его борта полетели бросательные концы — один, затем второй. Матросы носовой швартовной команды сменного экипажа атомной лодки начали сообща выбирать слабину буксирных тросов. Тяжелые, маслянистые, они выползали удавами из темной воды, извивались, как живые.

Восточный ветер развернул стоящий в стороне эсминец форштевнем в сторону атомохода. Еле заметно поклевывая носом, как бы кланяясь кому-то, он стоял в дрейфе. На верхней палубе одиноко маячила фигура академика. Он был весь в темном: на ногах темные бурки с хромовыми союзками, темные флотские брюки, убранные в бурки, темное длинное пальто с черным каракулевым воротником. Лишь голова его ярко белела, высокая, на длинной шее, наголо бритая, конусом сужающаяся к макушке. Лицо узкое, массивное, безбровое, со значительно выделяющимся длинным, чуть с горбинкой носом. Академик не отрывал глаз от швартовных работ, будто в них сейчас было для него заключено все главное. Но это только так казалось со стороны. Незрячие его глаза следили не за швартовкой, мысленно он видел в эти минуты реакторный отсек атомохода. Видел трубопровод, видел врезанные в него вводы нового трубопровода, как это предложил командир БЧ-5 капитан третьего ранга Шилов. Казалось бы, немыслимое дело, противоречащее всем правилам и наставлениям, не предусмотренное никакими нормами, никакими циркулярами, теоретически кажущееся гибельным для корабля, — спасло корабль, стало той необходимой деталью, которая, может быть, и предотвратила гибель. Вот какие козыри выкидывает практика!