Константин Лордкипанидзе - Избранное

Мать его умерла, едва он научился ходить.

— Сыночек мой! Все твои беды уношу я в могилу! — сказала она в свой смертный час. Но не сдержала мать обещания. Вдосталь хлебнул горя сирота Меки за свой короткий век.

Хрикуна!.. Этим словом матери, рассердившись, пугали своих детей. «Вон идет Хрикуна, он утащит тебя в свою берлогу», — говорили они. Человек, который сказал бы кому-нибудь из жителей Земоцихе, что тот ходит, смеется или разговаривает, как Хрикуна, пожалел бы о своей дерзости.

Никто не заметил, когда это Меки успел вырасти, возмужать, похорошеть. Порой на него бросали удивленные взгляды, словно этот шестнадцатилетний парень таким и свалился внезапно с неба. Кому было дело до того, что все эти шестнадцать лет были для него годами горя и мучений? Невысказанная печаль источила сердце Меки. Он стал сторониться людей. Иногда он с утра до вечера не раскрывал рта, не произносил ни единого слова чтобы не обращать на себя внимания. Он привык к своей пронзительной, немальчишеской тоске и радовался только в те редкие минуты, когда эта своенравная девчонка Талико, всегда чистенько одетая, с тщательно заплетенными косичками, звала его раскачать качели. Тогда Меки бросал все свои дела, срывался с места, пристраивал на качели новую черепицу и качал Талико часами — пока не заболят руки. Но все равно она вечно на него дулась, всегда была чем-то недовольна. Сам он никогда не качался на тех качелях, но каждый раз, когда Талико звала его, был счастлив оттого, что хоть зачем-то понадобился этой красивой и капризной девочке в нарядном цветастом платье. Очень мало нужно было ему для счастья!.. Сейчас он с радостью спешил исполнить ее очередную прихоть, готовый совершить подвиг, подобного которому еще не совершал. Он будет бороться до последних сил, он докажет, что Меки Вашакидзе — не Хрикуна, а такой же человек, как и все. Только одного теперь он боялся: вдруг этот спесивый Хажомия, пасынок богатого лавочника, не захочет схватиться с ним, как с равным, и все поднимут его, Меки, на смех?

Глядя себе под ноги, неловко, вразвалку вошел он в круг и нерешительно остановился: что делать дальше? Потом, нагнувшись, снял рубаху, стал натягивать чоху. Оттого, что все смотрели на него, Меки разволновался и сразу не смог попасть руками в прорезы.

— Глядите, кто явился! Хрикуна! — хохотнул барабанщик. — Ну, Хажомия, удирай, да поскорей! А то этот богатырь сейчас наломает тебе бока!..

И случилось то, чего Меки так боялся: в липняке раздался взрыв хохота. Краска стыда и гнева залила лицо парня. Меки почувствовал, что у него покраснели даже уши: «Ладно, смейтесь! Но я все равно не отступлю!» Он понял: спасение сейчас в одном — не растеряться, обязательно заставить Хажомию принять вызов. А там — смелый и решительный натиск быстро уймет этот хохот, поможет завоевать поддержку и сочувствие зрителей. Стараясь успокоиться, Меки неторопливо затянул пояс, нагнулся, взял горсть земли, натер ею вспотевшие, мокрые ладони.

— Так что же тебе, уважаемый Хрикуна, нужно? — потрепав его по подбородку, с ласковым презрением спросил Хажомия.

Меки промолчал: скажи он сейчас хоть одно слово, острый на язык Хажомия мог ответить ему так, что крестьяне попадали бы со смеху. Надо было не разговаривать, а действовать. Переступив с ноги на ногу, будто опробовав прочность земли, на которой стоял, Меки обеими руками схватил Хажомию за пояс, рванул на себя и поддал плечом. Хажомия зашатался, но устоял. Но его издевательской улыбки — сразу как не бывало: дело оборачивалось всерьез. Как тут поступить? Схватиться с этим батраком или просто высмеять его?

Зрители притихли — смелость Меки пришлась им по душе. Хажомия смерил противника жестким, беспощадным взглядом:

— Драться хочешь? Или бороться?

Тяжело дыша, но чувствуя растущую уверенность в своих силах, Меки опять ничего не ответил.

— Бороться! Бороться он хочет! — услышал он вдруг за спиной звонкий голос Талико и, ободренный им, глядя Хажомии прямо в глаза, хрипло выдохнул:

— Бороться!..

Хажомия бросился на него. В одно мгновение он оторвал сильного, но неповоротливого Меки от земли и вскинул себе на плечо. Однако он не смог бросить противника на землю и, внезапно выпустив его, отскочил в сторону. Потом, стремительно повернувшись, он выбросил обе руки вперед, как бы собираясь обхватить шею Меки. Тот, защищаясь, невольно тоже поднял руки. Хажомии только этого и нужно было. Обеими руками он обхватил Меки вокруг пояса, приподнял его и, упершись подбородком ему в грудь, перегнул назад. Меки показалось, что у него не осталось ни одного целого ребра. И все же Хажомия не смог повалить Меки. Пришлось снова выпустить его и отбежать. Подбадривая Меки, зрители одобрительно загудели — впервые Хажомии не удалось своим коронным приемом свалить соперника на землю: обычно стоило ему обхватить противника вокруг пояса — поединку сразу наступал конец. Два таких натиска утомили Хажомию, и, когда противники схватились в третий раз, Меки легко завладел его поясом. Хажомия подкосил Меки молниеносной подножкой, но юноша так крепко вцепился в его пояс, что оба вместе упали на колени и вместе вскочили на ноги. Хажомия, не ожидавший, что дело примет такой оборот, изменился в лице. «У этого скотины Хрикуны пальцы как железные клещи», — зло подумал он и посмотрел Меки в лицо ненавидящим взглядом, рассчитывая хоть этим сломить его волю. Но глаза их так и не встретились — Меки видел сейчас только пояс противника, в который намертво вцепились его большие загорелые руки, и тряс Хажомию так, как мальчишки-пастушата трясут по осени стоящую в чистом поле дикую яблоню. Все видели, что теперь хватит самой обыкновенной подножки — и ошеломленный, побледневший от ярости Хажомия окажется на земле. Меки тоже понимал это. Но боялся ошибиться: неудачно проведенный прием мог обернуться для него бедой.