Константин Соловьев: Избранный

Константин Соловьев

Избранный

- Самое интересное, - продолжал он,

что человек чаще всего не догадывается,

в чем его миссия, и не узнает того

момента, когда выполняет действие, ради

которого был послан на землю.

В. Пелевин, "Хрустальный мир".

Я всегда знал, что это произойдет, что-то внутри меня с раннего детства внушало, что это неизбежно. Hеизбежно как восход солнца или сбегающий из турки кофе. Мне неизвестно было, как это будет выглядеть и я понятия не имел, когда это случится, но невидимая пружина, распиравшая меня изнутри, пружина, заведенная, как я теперь понимаю, еще с рождения, с неумолимостью стального механизма распрямлялась виток за витком. В первый раз осознание того, что я не такой, как все, пришло еще до того, как мне минуло десять лет. Детские грезы смешны и трогательны в своей непосредственной наивности, но в то же время твердой уверенности - уже сложив портфель, я часто сидел на крыльце и смотрел в небо до тех пор, пока не пекло в глазах, ожидая увидеть в бездонной бирюзе крохотную сверкающую точку. Я никому не рассказывал о своем знании, вероятно, даже в таком нежном возрасте подсознательно опасаясь насмешек сверстников и беспокойного недоумения родителей, но таинственный голос, иногда казавшийся мне скрежетом той самой распрямляющейся пружины, не позволял мне отчаиваться. Главное - я знал, что это неизбежно. Hебо по-прежнему оставалось бездонным, если в нем и появлялась точка, она непременно оказывалась высоко летящим самолетом или птицей, постепенно я все реже задирал голову. Hет, я вовсе не разочаровался, просто я взрослел и постепенно понимал, что ЭТО вовсе не обязательно должно опуститься с неба. Оно могло появиться в любом месте и принять любой вид, это было само собой разумеющимся, мне оставалось только ждать. Каждый из нас чувствует себя избранным, выделенным, отмеченным судьбой. Каждый в детстве знает, что именно он спасет мир, именно его добрая тетушка Судьба отметит в своей книге особенно. Отличие между мной и остальными было в том, что о своей избранности я не просто подозревал, я твердо был в ней уверен. Я знал о ней настолько твердо, что с возрастом она не рассасывалась, наоборот, твердела и принимала форму. Все люди обречены рождаться, жить какой-то невидимой аморфной жизнью и умирать, оставляя после себя дурно пахнущие скелеты - могильные плиты, старые фотографии и вещи - я же был обречен спасти этот мир, стать его героем и защитником. Космический корабль все не появлялся, а невидимая пружина внутри меня все отсчитывала витки. Я перешел в старшие классы, увлекся фантастикой, мистикой, эзотерикой. Виток, другой, третий... Закончил школу с золотой медалью, поступил в университет. Женился, развелся, некоторое время занимался оккультизмом. Еще виток, еще один, еще... В моей квартире не появлялись темпоральные капсулы, никто не проникал сквозь трещину в стене общежития чтобы сообщить мне о великой миссии, но я не терял надежды. Ведь у меня было знание. Пружина тихонько скрипела - "подожди, не торопись, наступит еще твое время! Осталось немного!" И я не торопился. Университет я закончил с красным дипломом и устроился на скучную, хоть и высоко оплачиваемую должность главного бухгалтера. Теперь весь день перед глазами у меня мельтешили разнообразнейшие цифры, я вертел их как хотел, перекручивал, жонглировал, полосовал невидимым скальпелем, зеленея от скуки и отвращения, работа стала моей мукой. Лишь оказавшись дома, я мог позволить себе забыть про цифры, к которым уже начал испытывать острую, как приступ аппендицита, бесконечную ненависть, и, развалившись на стареньком скрипящем диване, мечтать о том, как это произойдет. Скрип диванных пружин убаюкивал - уже скоро, потерпи, осталось немного. Стиснув зубы, я продирался через бесконечные вереницы цифр и ждал. Я хорошо научился ждать, работа бухгалтера чрезвычайно к этому располагала. Друзей у меня не было, я неохотно шел на контакт с простыми смертными, этими бабочками-однодневками, которым в жизни предназначено лишь питаться, спать и производить потомство, постепенно я превратился в отшельника, даже прохожие поглядывали на меня не то с презрением, не то с опаской. В зеркале все чаще появлялась небритая мрачная физиономия со злыми воспаленными глазами, я стал несдержан, раздражителен, за мной закрепилась слава тихого психопата и неврастеника. - И пусть! - бормотал я, с ненавистью сражаясь с осточертевшими цифрами день за днем и месяц за месяцем, - Рим не в один день строился.