Андрей Меркулов - Крылья земли

— А вы еще откуда знаете со своей астрономией?

— Я эту работу тоже знаю. Я парторг в своем институте и член бюро райкома партии.

— Попался? — сказал Трофимыч. — Ну-ка, всыпь ему, как член бюро, чтоб у него мозги стали на место. Только вряд ли поможет.

— Если бы мне дали когда-нибудь вашу анкету, — серьезно сказал Аксенов, — я бы прежде всего спросил: а почему вы бегаете с места на место? Что вы ищете?

— Легкий кусок он ищет — и больше ничего, — сказал Трофимыч.

Вошла нянька и принесла обед.

— Опять кисель, — угрюмо сказал Фомин.

— Тетя Паша, где его персональный ананас? — спросил Трофимыч. — Смотри, как бы мелкий буржуй расчет тебе не дал, если не угодишь…

— Некогда мне с вами тут шутки шутить, — сердито отозвалась нянька. — И так всем разнести не успеешь, по дороге все остывает.

После обеда надо было спать, но Аксенов обычно не спал, а просто лежал и думал. Теперь мысли его приняли иное направление.

«Если мне уж не выйти отсюда, — сказал он сам себе, — что останется после меня на земле? Все так же будет Земля проходить своим путем в мировом пространстве, все так же будет приходить на ней весна и на лугах будет пахнуть медвяным клевером перед покосом. Будут шуметь города, и люди будут строить свое счастье. Но меня уже не будет. Меня не будет, и останется только то, для чего я жил на земле. Все дело в том, что чаще всего людям не безразлично, что останется после них на земле. Жертвуя жизнью, люди защищают то, что им дорого, во что они верят. Для этого я воевал и уже много раз мог быть убитым. Весь мир разделился надвое — на тех, кто стоит за общее счастье, и на тех, кто думает попрежнему только о себе. Было бы интересно посмотреть на нашу Землю с другой планеты в такой телескоп, чтобы видеть все, что на ней происходит. Когда мы читаем в газетах о том, что мир разделен на два лагеря, мы как будто уже привыкли к этим словам о войне и мире. Но это не так. На самом деле нельзя забыть об этом, потому что в этих словах все живые судьбы людей, все их будущее, их любовь и счастье, все, что люди ценят во время короткой жизни. И мы до конца будем жить и умирать за будущее, чтобы оно было таким необыкновенно прекрасным, как только мы, люди с чистой совестью, представляем его. Я не хочу умирать напрасно, но что я могу сделать здесь, лежа на больничной койке?»

Он посмотрел на Фомина.

«Вот этому все равно, ему лишь бы жить, — подумал он. — Выходит так, что мне до конца не безразлично то, чем я жил до сих пор. Даже здесь, в больнице, до конца по-разному относишься к людям, даже тогда, когда остается только молча смотреть на сад за окном. Но лучше смотреть на сад, чем на этого Фомина. Старик прав. Фомин этот просто дрянь. Прыгун с работы на работу, легкой жизни ищет, как воробей… А мне вот было бы намного легче, если бы я только знал, что здесь можно делать, даже здесь, а то придет тоска, и тогда от нее можно спятить с ума. Я не хочу тоски. Я хочу еще жить. Может быть, я еще долго буду жить…»

За последнее время в ожидании операции, которая должна была решить его судьбу, он заметно нервничал, хотя никому не говорил от этом. Он стал плохо спать, и по ночам ему снились тяжелые, беспокойные сны. А иногда была бессонница.

Однажды ночью, когда он уже засыпал, глядя в сад, залитый лунным светом, и еще слыша, как храпит Фомин и как стонет во сне Трофимыч, пришла к нему Вселенная. Она поглядела на него бесчисленными глазами звезд и спросила:

— Чего ты хочешь, Человек? Говори об этом, пока еще можешь сказать.

Он ответил:

— Я хочу, чтобы у всех людей было счастье. Я называю это словом Коммунизм. Я хочу, чтобы Заря встала над всем миром. Если хочешь, можем поговорить об этом. Я тебе все объясню. Я не боюсь тебя и прямо смотрю на твое бесконечное величие. Мы все приходим из твоего Ничто и в твое Ничто уходим, когда теряем способность сознания, и это Ничто сильнее каждого из нас в отдельности, но вместе мы сильнее тебя, потому что я уйду, а жизнь останется. Все состоит из атомов, но только в человеке атомы подымаются до способности мыслить и изменять окрестный мир. Ты хочешь говорить со мной — спрашивай, я отвечу.

— Ты говоришь о мире, а думаешь о людской вражде. Почему тебе не нравятся какие-то другие люди, и ты думаешь об этом даже в тот серьезный час, когда тебе скоро предстоит навсегда встретиться со мной? Чего ты хочешь, беспокойный Человек? — снова спросила Вселенная.

— Я хочу мира, но его еще нет. Когда будет общий мир, мы добьемся счастья для всех. Я должен сам загородить его собой от тех, кто не хочет мира, и, пока я жив, я готов к этому. С тобой все же трудно говорить, потому что ты совершенно неграмотная. Ты ничего вообще не знаешь и не можешь знать, даже обыкновенной азбуки, потому что ты вся, в отличие от меня, состоишь из недумающих атомов, которые кружатся вечно в своем звездном танце.