Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Этот человек как бы вышел из книжки Фенимора Купера. Вот так и бродил профессор Цинзерлинг в Мохавской пустыне или в долине Колорадо в брезентовых сапогах, с лопаткой и дорожным мешком. Тогда еще не было перед ним хорезмских проблем, не было каракумского пробега, было утро в Калифорнии, молодой Цинзерлинг был техником-топографом. Вот маленькая история на тему о природе и людях.

Молодому топографу было поручено произвести съемку береговой линии залива Бахия-де-Тавари. Он отправился туда с парнишкой мексиканцем, проводником. Человек уходит в пустыню. Он молод и поет песни. За плечами у него лопатка, теодолит [3] Теодолит — угломерный инструмент, служащий в землемерных и топографических работах. , веревка. Он шагает к заливу с проводником. Сзади идут две лошади с грузом воды и пищи…

— Мы не рассчитали, что береговая линия изрезана заливчиками, глубоко уходящими в материк, и путь по берегу получается гораздо длиннее, чем мы думали. Мы считали — шестьдесят километров — и взяли запасы на четыре дня. Пройдя шесть дней, мы сняли двести километров, но не дошли еще до середины пути. Дело происходило перед рождеством. Утром — два градуса холода, днем — жара, как сейчас…

Все походило на рождественский рассказ, какие печатались в американских газетах. Два человека погибли в пустыне, так как у них не хватило запасов, чтобы вернуться назад, и еще меньше было надежды дойти до конца.

— Мы выпили последние пол-литра воды и отправились вперед. На седьмой день одна лошадь пала, другая, понурив голову, едва плелась сзади.

Мексиканец хныкал, пел рождественские псалмы, падал и хныкал. На восьмой день приближалось окончание двухдневного срока пребывания без воды, когда вдруг мы увидели благополучную концовку рождественского рассказа. На горизонте показалась палатка кентуккийца-фермера. Спотыкаясь, мы бросились к палатке. Мексиканец пел псалмы, которые перестали быть похожими на проклятья, а напоминали уже благодарственную песнь…

А вот и конец рождественского рассказа. Подойдя к палатке, молодой Цинзерлинг откидывает полог и вместе с лошадью входит внутрь. Ангел-избавитель появляется посреди палатки в виде огромного детины с свирепой рожей, с сигарой в зубах; он сидит и читает газету. Рядом с ним стоит ведро с такой изумительной водой, что лошадь ржет от восторга. Кентуккиец не подымает глаз.

— Что вам угодно? — спрашивает он, продолжая читать газету.

Цинзерлинг приподымает шляпу.

— Добрый день. Мы восемь дней скитались по пустыне и умираем от голода и жажды. Не будете ли вы добры указать, где мы сможем достать воды и немного пищи?

— Пожалуйста, — отвечает фермер, толстый собственник, владелец воды, сердито сдвигая губами сигару. — В шести километрах к востоку отсюда находится лавочка, где вы найдете все, что вам требуется.

Путники благодарят. Они джентльмены. Цинзерлинг берет лошадь под уздцы и ведет лошадь так, что она задевает ведро, — оно падает, и вода льется по палатке.

— Извините, — говорит Цинзерлинг, еще раз приподымает шляпу и уходит с лошадью на воздух, прочь из палатки. Проклятый кентуккиец!

Костер профессора догорел, угли зашипели под разливающимся кипятком, и профессор пошел готовить бульон, покинув рельефную карту. Мы увидели брошенные каналы и неосуществленные плотины, по которым бегали ящерицы. У наших ног сейчас лежала миниатюрная копия системы Узбоя, в то время как в ста саженях перед нами возвышались и уходили за горизонты настоящие обрывы сухих впадин, террасы и ямы, поросшие редкими кустами саксаула. Нам показались они сейчас такими же одинокими в пустыне, как их маленькая копия. На далеком обрыве чернела древняя сторожевая башня, покинутая столетия назад. Только стоя посреди пустыни, у бесконечных высохших рек, можно понять все огромное упорство людей, пытавшихся в дореволюционное время добиться оживления умершей страны. Нужно было поистине переделать весь мир и вызвать сначала к жизни какие-то иные силы, которые могли бы переделать этот желтый неподвижный океан. Эта работа была не по плечу ни армиям поручика Бековича, ни тщедушному российско-хивинскому ханству оазиса.

И поэтому вся дореволюционная работа профессора над Амударьей походила на само течение этой упрямой, но бессильной перед песками реки. Умиравшее, чахнувшее хозяйство оазиса требовало генеральной реконструкции реки. Река давала жизнь целой группе городов и районов. Но беднеющая страна, из которой высасывались последние соки, не только не могла мечтать об оживлении пустынь, но и сама была сплошным анахронизмом. В стране ездили на ослах и верблюдах. До ханства русские чиновники добирались по Амударье на туземных лодках в течение месяца, и казалось, что они ехали в средневековье. В степях свирепствовали тигры, а в городах и аулах — хивинские нукеры, забиравшие девушек для ханского гарема. Вершиной транспортной техники здесь была конная колесница, подаренная хану еще послами императрицы Елизаветы.