Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Мы проснулись — профессор суетился у костра. Он сосредоточенно зашивал рубашку, варил суп, пел тихий романс, вежливую старинную песенку, может быть вывезенную им из Калифорнии.

Я взглянул на Сарыкамышскую впадину. Это было великолепное зрелище. Ночь ушла. Огромная белая солончаковая земля, искрясь и блистая под солнцем, бежала к горизонту, точно снежная равнина была перенесена с Мурмана и положена в пылающие Каракумы. Толпа автомобилей, ослепительных от солнца, стояла у бесконечной каменной стены, сверкала, фыркала, совершала утренний туалет. Начиналась заправка автомобилей. Профессор стоял у машины, засучив рукава. «Будьте любезны подать мне ведро, — говорил он водителю. — Я хочу долить воды в радиатор».

…Почти двадцать лет назад Цинзерлинг на старинном «комнике» со спиленным кузовом ездил по пескам со своим единственным спутником — проводником Баба. Давно нет старого туркмена Баба, давно заброшен где-то кузов «комника», и вот десятки железных советских автомобилей пришли к берегам мечты профессора. Профессор суетится, как двадцать лет назад. И я не верю ему, когда он упрекает нас увлечениями молодости. Он сам всегда будет молод, он наполнен неугомонностью искателя. Железные чудовища пришли к водопою, но в озере нет воды. Сухое, ослепительное дно трескается от жажды. Все же вода придет. Я верю в это вместе с профессором. Вот уже нет тоскливой пустыни. Я вглядываюсь в бесконечную даль солончаков. Где-то в синей дымке на секунду поднимаются облачка пыли, и опять все мертво. Но вода придет, как приходят такие замечательные люди, как приходят железные караваны машин к неведомым берегам. Вот по Аму до Каспия, в Балханский залив, идут полные пресные воды. Волны бьются о берега Сарыкамышской впадины. У меня уже не сохнет язык. Вновь зеленеют травы по Узбою, воскресают оазисы и города. «Идут, идут корабли!» — хочу я крикнуть профессору. Необыкновенные чувства приходят ко мне. Я хочу схватить лопату профессора, его теодолит, веревку и идти с ним в пустыню радоваться, весело шагать туда, где ходили Бекович, Карелин, Молчанов. Пришло время оживить пустыню. Я не знаю, будет ли пущена вода сегодня или завтра, но я знаю, что в этой стране проводятся необычайные каналы, а пустыни в этой стране умирают.

— Что такое басмачи? — говорил старый туркмен собравшимся в чайхане дехканам. — Джигиты с ружьями. Их почти нет уже. Их было много. Эти люди приходили из гор и из ночи. Здесь похоронен мятущийся человек, большой человек, начальник Советской власти. Он хотел перевернуть землю, реки повернуть в обратную сторону, а цветы растить так, как он хочет. Я стар. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Но этот человек носил на себе большую красную печать. Басмачи — разбойники. Я не знаю, почему они убили его. Может быть, их послали горы, обрушившиеся на этого человека, ночь направила их руку?.. Вот его могила. У него была красавица жена. Хоронили его с медной русской музыкой.

Эта речь была построена достаточно хитро, туманно и цветисто. Я отошел от чайханы. Я знаю историю этих могил — они возникли при мне. Это было в самый разгар весенней кампании. Свежие поля. Сочная шелковица. Набухающая трава. Я в первый раз тогда получил урок распознавания растений — сложного искусства спецкора, политической ботаники полей.

Мы кончили обследование тракторного парка в окраинных кишлаках Кокандского района.

Мой спутник на крыльце разбирал свою сумку, перегруженную записями, бумажками, какими-то картами. Мы должны были ехать в соседний Бувайдинский район, центром которого был Уч-Купрюк.

Я вышел на дорогу и поднялся на пригорок, кончающий большое поле. Вечер спускался на поля. Вдали блестела вода рисовых посевов. Комары кружились над нами.

Из-за поворота дороги показался человек в черной шапке и черном пиджаке; я заметил красный бант, приколотый к его пиджаку. Он шел вдоль поля, внимательно его разглядывая.

— Добрый вечер, — сказал он на ломаном русском языке. — Смотрите погоду? Я тоже гуляю. Смотрю — неважная картина. Ах, плохая картина!

Он подошел ко мне. Это был полный пожилой узбек высокого роста, в пиджаке и в кепке.

— Вот наши поля, — сказал он. — Это Бувайдинский район. Как вам нравится этот район? Ах, джюда яман район!