Руслан Тотров - Ритмы восхода

А сам в одиночку слушал симфоническую музыку. Как-то я зашел к нему и оторопел: он сидел на полу среди огромного вороха пластинок, а проигрыватель ревел во всю мочь что-то трагическое. Это мне не понравилось, я даже хотел ему сказать кое-что по этому поводу, но он опередил меня.

— Серьезную музыку я привык слушать в одиночестве, — сказал он. — Как-то тоньше чувствуешь… Это довольно трудно объяснить.

Я не стал с ним спорить. Тут действительно трудно было понять, что к чему.

— Хочешь, научу тебя ездить на мотоцикле? — вдруг предложил он.

— Попробуй, — согласился я.

— Значит, по рукам? — он засмеялся, и я сразу же забыл об этой злосчастной музыке, которую почему-то он привык слушать в одиночестве.

Так начались наши прогулки на шоссе Энтузиастов.

Сейчас мне не трудно признаться, что я был довольно бездарным учеником. Яков Михайлович провозился со мной полтора месяца, пока я более менее научился ездить по городу. Он вколачивал в меня мотоциклетные премудрости, учил разворачиваться, трогать с места. Всем этим мы занимались на проселках, в стороне от шоссе. После каждого урока мне приходилось по часу скоблить мотоцикл, столько пыли оседало на его крыльях и моторе.

К вечеру мы возвращались домой. Тут уж я попадал в лапы Витьки Зайцева. Как только он не измывался надо мной. Полтора месяца я служил прекрасной мишенью для его остроумия. Вот одна из его штучек:

— Сева, ты еще не приобрел шлем? — спросил он.

— Нет, — наивно ответил я.

— Ну, так поноси этот, я дарю тебе, — сказал он и неожиданно надел мне на голову новенький пластмассовый унитаз.

— Ничего не скажешь, шлем по гонщику, — хохотали все.

Мне нечем было ответить, и я молчал. Но я дождался своего и угомонил их, промчавшись однажды перед ними.

— Высокий класс, — признал Витька Зайцев. — Яков Михайлович — великий просветитель, слава ему!

А вечера мы по-прежнему проводили на своей скамейке. Как-то сами по себе все собирались там, усаживались и заводили разговоры. Мы так привыкли к своей скамейке, что нас и не тянуло никуда. Иногда кто-нибудь отправлялся в Сокольники, но, побродив там, спешил вернуться на свою улицу. Что ни говори, а посидеть со своими ребятами всегда приятно. Чувствуешь себя свободно, говоришь о чем хочешь, а не хочешь — просто молчишь, и никто на тебя не косится.

Каждый вечер мимо нас проходила Галя. Мы умолкали и смотрели на нее. Что ж, на такую девушку грех не смотреть.

— Привет, мальчики, — она махала нам рукой и улыбалась. — Все просиживаете скамейку?

— А как же, — скрипел Витька. — А у вас, как всегда, вечерний моцион, мадам?

— Моцион, — подтверждала Галя.

— Не посидите ли с нами?

— Мерси, — она уходила, а мы смотрели ей вслед. Помедлив секунду, Яков Михайлович вскакивал, догонял ее и провожал до трамвайной остановки.

— Да-а, наша улица хилый фон для нее, — признавал Витька.

Он был прав. Галя выросла из нашей улицы, как вырастают из детского платья. Здания улицы Горького были ей больше к лицу, чем деревянные развалюхи. Первыми это поняли наши матери. Они вдруг без всяких видимых причин принялись честить ее почем зря.

— Никто не отнимает у нее красоту, — доказывали они, — но нельзя же думать только о нарядах! Кто-нибудь видел хоть раз, чтобы она помогла матери вымыть пол? Является, пава этакая, с работы и сразу к зеркалу, платья мерять — вот вся ее забота!

Мне кажется, женщины ополчались против ее нарядов неискренне. Дело тут было скорее в том, что ни на кого из нас Галя не обращала внимания. Меня это мало трогало: я не собирался еще заводить себе девушку. Я больше думал о том, как закончить школу и поступить в институт. На этот счет у меня были твердые планы, и я не собирался от них отступать. Поэтому вздыхать по Гале я предоставлял другим. Но это было безнадежно: наверное, вместе с улицей она переросла и нас, и даже Якова Михайловича.

А он никак не хотел с этим смириться. Сколько раз я видел, как он пытался ей что-то втолковать, но все напрасно. Она даже не останавливалась с ним. Шла себе и посмеивалась. Ей виделось нечто большее, чем могла вместить в себя наша неказистая улица. Такое могло встретиться только в соответствующей обстановке, где-нибудь в шикарном месте, или случайно, на центральных улицах. А встреченное там должно было соответствовать своими высшими качествами Галиной красоте. Она хотела меняться так на так.

Якову Михайловичу оставалось только провожать ее до трамвайной остановки.