Юрий Сальников - Нет примирения!

— Лежат еще?

— Лежат…

— Говорил, не держи!

— А что их задаром было спускать?

— Задаром, задаром! А теперь вот опять закапывать? — Он одним прыжком оказался в доме, кинулся в угол. — Где ключ от сарая?

— Может, минует, как в те разы?

— Жди погоды! — выхватив ключ, он снова бросился к двери.

— А бостон? — крикнула Авдотья Мироновна.

— Черт! — прорычал он. — Давай!

Она открыла сундук. И оба уткнулись в него. Прямо на пол полетел сверток, другой, третий… Тюки, отрезы…

— Давай, давай! — торопил «деловой мужик», судорожно запихивая в мешок все это страшное, не по-доброму нажитое добро.

Она бормотала:

— Сейчас, сейчас…

И лезла еще то в ящик комода, то в чемодан под кровать.

Так метались они почти в темноте, не зажигая света, в смертельной панике, трусливо оглядываясь в своем собственном доме…

Словно в узком зеленом коридоре, по лесной дороге, мимо золотистых сосновых стволов мчатся переполненные людьми грузовые машины.

Звонко поют молодые голоса. На оживленных лицах улыбки.

Еще бы! Такая великолепная погода! Нежаркое, утреннее солнце! Смолистый воздух. Красивая дорога…

И стремительное движение — ветер в лицо!

Летят машины вперед по зеленому коридору, разграфленному по сторонам золотистыми соснами.

— Глядите! — кричит кто-то, встав в кузове, и размахивает рукой.

Впереди, в просветах между деревьями, сверкает вода.

Машины вырываются из густого бора на берег широкой полноводной реки и катятся еще некоторое время у самого обрыва. Потом одна за другой останавливаются в разных концах просторной поляны.

И бежит к воде паренек с удочкой в руках.

Прыгает вниз с крутого косогора другой, цепляясь за ветки кустарника.

Падают в воду ребята, взлетают брызги…

А где-то уже играет баян. И расстилаются на траве скатерти и газеты. Со смехом перебрасываются волейбольным мячом вставшие в круг ребята.

Толстяк тянет Григория к грузовику, заставленному ящиками с пивом. Даше не хочется с утра пива, но она тоже пробует стаканчик.

Толстяк продолжает начатый Григорием разговор:

— И уйди! Покажи свою гордость! Подай заявление и уйди!

— И подам!

— Подай! — подзадоривает толстяк. — Да вот и начальство! Эй, Илья Фомич! — с храброй развязностью захмелевшего подчиненного окликает он старого мастера. — К шалашику нашему двигайте!

— Спасибо, дорогуши. Не потчуюсь.

— А вы на прощанье, Илья Фомич!

— Далеко ли едешь? — прищуривается мастер.

— Да не я… Он! Свиридин наш — золотые руки! С завода уходит — довели хорошего человека.

— Ладно тебе, — небрежно бросает Григорий, хотя ему нравится, как нахваливает его собутыльник, и, не в силах удержаться от дополнительной похвальбы, говорит уже сам, будто между прочим: — Мастер давно меня знает. Лет с десяток, поди, вместе крутили. А теперь вот с другими пусть… Надумал я окончательно, Илья Фомич…

— А ты не торопись, дорогуша…

— Да что толку ждать-то? Считайте, официально вам заявление сделал, при свидетелях! И жду резолюцию.

— Ну, жди, жди! — сердито отвечает Илья Фомич и идет дальше.

— Может, все же выпьете с нами?

— Благодарствую!

— Хитрый старик! — подмигивает Григорий, когда мастер уходит. — А ну, лей еще!

Толстяк наполняет стаканы и громко произносит, хихикая, довольный собственным остроумием:

— Пьем за культурную резолюцию!

Солнце припекает уже сильно, а Григория с толстяком не оторвать от батареи бутылок.

И Даша идет одна берегом-поляной мимо веселых компаний, занявших уютные местечки в тени под соснами и на солнце, у самой воды, где особенно многолюдно. Только никого не знает Даша. И никто ее не приветствует, не зовет к себе.

Вдруг она останавливается.

Впереди под огромной сосной, у кромки обрывистого берега, перед развернутой скатертью с угощениями сидит Александр. И Надя с Димкой. Их друзья… Максим Академик стоя жестикулирует:

— Как сказал выдающийся…

— Готово, Сашка! — раздается из-за обрыва.

И Даша вздрагивает: ведь это кричит Павлик.

Она поворачивает голову и видит его внизу, у воды. В голубой майке, в белых брюках, он стоит в покачивающейся на волнах моторной лодке, причаленной к берегу. А около него толпятся парни и девушки в трусиках и купальниках. Все они, видимо, собрались прокатиться, и Павлик готовится сопровождать их в качестве моториста. Он дает команду, и они, озорничая, начинают осаждать лодку, а Павлик, наоборот, выпрыгивает на песок и зачем-то карабкается на косогор, стараясь побыстрее высвобождать ноги из потока сползающей вниз сухой пыльной осыпи.