Феликс Овчаренко - Море штормит

Из-под шлема у танкиста выбилась прядь седых волос. Его лицо показалось Анне Георгиевне знакомым. Где-то она уже видела эти сросшиеся на переносице брови, эти монгольские, словно в вечном прищуре, глаза. Но расспрашивать было некогда. Гудел у ограды пышущий жаром танк. Весь вид человека, взбежавшего по ступенькам, говорил о том, как ему дорога каждая секунда, как его торопит в путь громыхающая по брусчатке колонна.

— Вот когда довелось… — танкист рванул с руки перчатку. — Мы ведь с вашим Володей вместе…

— …в Испании?!

— Да.

— Так почему же вы только сейчас?..

— Придержали во Франции. Добирался в Россию через Новую Каледонию… А то бы давно уже был у вас.

— Скажите, как же… как все это произошло?

Танкист ответил не сразу. Он мог бы рассказать о каждом из советских добровольцев, кого вместе с ним послала Родина за далекие Пиренеи. Он помнил все… Небольшую южную гавань. Выматывающее нервы ожидание грузового шведского судна. Залитый солнцем, беззаботно веселый Марсель. И ледяной ветер, мглистый туман на первом же пограничном перевале… Все это было будто вчера. Бурная встреча на Северном вокзале Мадрида. Митинг на Пуэрта дель Соль. Восторженные крики «Вива Русиа!». А потом внезапный налет «юнкерсов». Разрывы бомб. Маленькая девочка убита у самого входа в метро. Смуглолицый плачущий парнишка в форме солдата республиканской армии стреляет из пистолета по фашистским самолетам… На следующий же день Володя Горский поднялся на курносом «чако» в раскаленное от зноя голубое мадридское небо. От первого и до последнего вылета это был боец редкой отваги…

— В Испании его звали Орландо, — наконец проговорил танкист. — В тот день… В автобусах вывозили детей, чтобы отправить через Барселону в Советский Союз. А тут нагрянули «фиаты». Владимир — один против четырех… Двух срезал с первого же захода. Когда задымился третий, его истребитель тоже завалился на крыло. Володя вывел машину из штопора, приземлился на вспаханном поле. Мы подоспели, вынесли его из кабины. Но спасти уже не удалось… Не представляю даже, как он вообще вел самолет… Столько у него было ран.

Вокруг по-прежнему стоял неумолчный грохот, но Анна Георгиевна ничего не слышала, кроме этих отрывистых фраз.

— Об этом подвиге один интербригадовец написал стихи. Он был другом Орландо, готовил к вылетам его «чако»… Парень просил меня передать вам… — Танкист расстегнул комбинезон, достал из кармана и протянул Анне Георгиевне плоскую металлическую коробочку.

— Хотел подарить Володе, но не успел…

Анна Георгиевна опустила голову, прижала ладонь к глазам.

— Крепитесь, — танкист порывисто пожал ей руку. — И обязательно расскажите об этом сыну. Все расскажите. Прощайте…

Только когда уже грохот мотора заглох вдали, Анна Георгиевна вспомнила, что видела этого человека четыре года назад в день прощания с мужем на маленьком тихом аэродроме, где у самой взлетной полосы покачивались на ветру неяркие полевые цветы.

Вечером Петровск провожал курсантов. Хрипло свистнул маневровый паровоз. Медленно причалили к затемненному вокзалу приземистые теплушки.

Алексей в коротковатой флотской шинели с винтовкой, закинутой за плечо, казался еще тоньше и выше. Он вертел в руках бескозырку и, заглядывая матери в глаза, повторял:

— Все будет как надо. Это я тебе точно говорю. — И при этом так же, как у отца, у него приподнималась левая бровь. — Погоди, мы еще с тобой пойдем на этюды. К старому лиману, за дюны. А потом я непременно напишу «Ночь в Петровском порту». Все будет как надо…

Вот-вот уже врежется в настороженную вокзальную тьму протяжный паровозный гудок. Анна Георгиевна торопливо достала из сумки металлическую коробочку, протянула ее сыну.

— Пусть это будет с тобой… Память об отце…

— Отчаливаем, ребята! Пора… — раздалось совсем рядом, и сразу же суматошно зашуршал, загремел, зашумел на разные голоса перрон.

Алексей раскрыл коробочку, поднес ее к вокзальному окну, в котором мутно отражался лунный свет. Удивленно прошептал:

— Часы…

— Там, внутри, какая-то надпись, — сквозь слезы откликнулась Анна Георгиевна, — по-моему, по-испански.

Алексей рассеянно кивнул. Нахлобучив бескозырку, неуклюже обнял мать, хотел ей что-то ответить, но первое же слово заглушил сиплый гудок. Металлический лязг прокатился по составу.

— Береги же себя, сынок…

— Все будет как надо, мама!