Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Я бы не сказал, что обязательно… конец, Родион Степаныч. В нашей работе всегда есть элемент неизвестности. И так еще долго будет. С каждым днем мы узнаем что-то новое о человеке, о его способности сопротивляться.

Они говорили как очень близкие люди.

— Видите, — оживленно продолжал Сухин, — вот элемент неизвестности… Еще до войны мы многого не знали… Иногда нам кажется, что все ясно, и вдруг вмешивается этот элемент. И окажется, что у человека впереди не один год, а десять. Нет, нет! Поймите меня! Не для лежания в постели, я понимаю, такой жизни вы для себя не хотите, а для настоящей жизни, для работы.

Сухин на минуту задумался. Как ему решить? Да есть ли он здесь, этот элемент неизвестности? Разве не все объяснили пленка, и выстукивание, и то, что рассказывал о себе Буров, и то, что говорили другие доктора, и то, что видел сам Сухин? О, как хотелось старому врачу, чтобы эта неизвестность была, чтобы в ней открылась Бурову жизнь!

— Попытка не пытка, Орест Сергеич. Отступать не хочу, не должен я. Попробуем.

В такой попытке заключена острая мука. Буров о ней знает — однажды испытал. Но тогда неизвестность открылась, и он жил еще семь лет.

Сухин думает: не человечнее ли было бы теперь отослать Бурова домой? Пусть он доживет в меньших муках, недолго ему осталось. Нет, не согласится Буров.

— Надо попробовать, Родион Степаныч. Надо попытаться.

Они обсудили дальнейшее. Можно ли подождать некоторое время? Надо кое-чем распорядиться. Конечно, конечно, подождать можно. В больницу лечь так через недельку, а то и через две, пока что дома принимать эти лекарства. Да и в больнице придется полежать до операции, возможно, что и долго.

Потом… Родион помедлил. Если придет без него Катя, жена, так надо ей сказать… помягче, чем ему. Хорошо, Сухин так и скажет.

Дома Родион, посмотрев на себя в зеркало, понял, почему так грустно глядели на него давно знакомые люди.

Когда-то старые друзья говорили, что от него в любой комнате становится тесно. Он и теперь стоял посреди комнаты — массивный, плотный.

В цехах здоровались после разлуки шумно, но сразу стихали. Андрей Башкирцев, когда встретились в Москве, крепко обнял и вдруг растерялся и только глядел и хлопал по плечу.

— Входи, входи… Чай будем пить. Чего тут стал? Пойдем, пойдем.

И Катя часто удерживала вздох, глядя на него.

Теперь все стало понятно. Тяжелые тени легли под глазами, раньше их не было. Болезнь положила на лицо глубокую отметину, и люди ее видели.

Он не заметил, как вернулась Катя. Она поставила на пол корзинку.

— Родиоша, что доктор говорил?

— Операция будет.

Катя опять подавила вздох.

— Ничего, ничего, поживу!

Катя молча занялась уборкой. Когда Родион ушел, она, так и не положив щетку, опустилась на табуретку и расплакалась.

Глубокий покой окружал Родиона. Он лежал один в просторной палате. Приходила Катя. Родион всегда ждал ее с нетерпением. Когда-то Чебаков говорил, что хорошая жена прибавляет мужу века.

Сколько же лет прибавила ему Катя? «Все годы, начиная с Овчинникова», — отвечал сам себе Родион.

Катя берегла ту жизнь, которую выбрал для себя Родион. Эта жизнь часто была нелегка для жены. То, чему отдал себя Родион, она поняла не сразу, но за все годы он не услышал от нее ни одного осуждающего слова, потому что верила ему безотказно.

Они говорили мало. Катя, невысокая, светлая, еще молодая на вид, садилась на белую табуретку возле кровати. Родион гладил ее руку и думал об одном и том же: что дальше будет с Катей?

Это было чудесное молчание, в котором каждый из них до конца чувствовал другого.

Каждый день, и утром и вечером, врачи выслушивали сердце Бурова. Оно билось сильнее, чем недавно. А казалось, в глубоком покое живет Родион. Врачи указывали на газеты:

— Может быть, запретить вам это?

— Разве можно мне это запретить, доктор? Без этого нам нельзя, как без воздуха, — смеялся Родион. — Вы мне и на операционный стол ее положите. Такие дни идут… Так много решается.

— Ну, это прибавляет вашему сердцу ударов. Вот, — доктор проводил пальцем по обнаженной груди, и на коже оставались красные узоры, — у вас на груди можно всю газету написать. Да что с вами говорить, — ведь не откажетесь.

— Как же отказаться! Теперь столько нового у нас. Жить становится еще интересней.

Врач поспешил отвернуться, чтобы не встретиться с Буровым взглядом.

Входил Горшенин, одетый, как полагается, в больничный халат, садился и рассказывал. Один раз он явился почти что ночью, и наутро Сухин деликатно просил Родиона повлиять на друзей, чтобы они не нарушали больше распорядок в больнице.