Надежда Малыгина - Двое и война

«А Зойка-то, Зойка в один миг, нелюдима, прилепилась к нему! Вот что значит хороший человек! И как жалко — ни родных, ни дома…»

Где-то в глубине вторым, приглушенным планом толпились мысли о том, что надо спать — ведь с семи утра на смену. «Не выспавшись, буду клевать носом. А клевать нельзя никак. Вчера на митинге об осажденном Ленинграде говорили. Другие обещали две нормы выполнять каждый день. Я же сгоряча-то обязалась давать двести тридцать пять процентов… А выше двухсот пяти еще ни разу не подымалась», — с тревогой подумала она. Встала посмотреть, прогорело ли в печи. Подгребла угли, еще синеющие пламенем. Потом еще раз встала, чтобы закрыть трубу.

…Она не знает, не помнит, сколько времени прошло. У ходиков осталась неподтянутой гиря, и они остановились на половине третьего. А с тех пор как она обнаружила, что в доме не хватает их тиканья, прошло не меньше часа. «Скоро утро, — думала Елена, — а его все нету. И без того измучен, а теперь после бессонной-то ночи совсем глаза ввалятся… Уж очень исхудалый он. Надо его почаще есть заставлять. — Тут же возразила себе: — Исхудалый… А может, он от рождения такой?» Она поймала себя на мысли, что думает о нем так, будто знает его давным-давно, а теперь вот встретила вновь и поняла, что ждала его, и счастлива, что дождалась.

В дверь тихо постучали. Она не сразу даже разобрала, стук ли это? Вскочила, прибавила в лампе огня. Босая, выбежала в сени:

— Вы? — И торопливо открыла.

Он понял, что она не спала. Увидел ее карие, влажно блещущие глаза — в них точками плавали черные зрачки. Черная, упала на плечо коса. «Странно, я не заметил, что у нее коса… Наверное, была забрана под платок», — подумал он. Взяв Еленину руку, тронул ее губами.

— Ой, зачем вы так-то? — Елена испугалась, что он начнет что-нибудь говорить, а говорить ничего не надо, потому что тогда все-все испортится и пойдет по-другому, плохо.

— Простите, — попросил он, опуская ее руку и виновато глядя в ее глаза. Елену обожгло жарким, дурманящим голову приливом благодарности за то, что он — такой, за то, что встретился ей. «Нет, такой человек не поступит плохо!»

— Я, видимо, буду для вас беспокойным постояльцем, — сказал он.

— Ой, что вы! — Она засмеялась, счастливая, засуетилась. Никогда в жизни ей не целовали рук, и теперь она боялась случайно прикоснуться к чему-нибудь рукой, которую он поцеловал, и стереть, потерять ощущение его сух Чайку горяченького выпьете…

— Нет, нет! — он остановил ее, взяв за их прохладных губ.

— Я сейчас самовар разожгу, — говорила она. —локоть. — Мы разбудим Зоиньку. И вообще… скоро утро.

— Так вы же замерзли!

— Представьте — нет, не замерз. — Он снял и повесил на катушку шинель, пригладил волосы, зачем-то посмотрел на свои руки.

— Замерзли, я же вижу! — сказала Елена, удивляясь, что опять он стал другим. «Неужели так скоро успела пробиться щетина на его лице? — думала она, подливая из чугуна теплой воды в умывальник. — И глаза будто еще больше запали. Да, для нас война тяжела, а уж для военных…»

— Умойтесь. Я вам мыльце дам! — Она привстала на цыпочки — достать лежащий над дверью обмылок.

— У меня есть. Туалетное, — снова остановил он ее. Достал из вещевого мешка мыло, полотенце. Бритву положил на колоду над дверью. Попутно пощупал обмылок. «Надо раздобыть ей пару кусков хозяйственного…» Провел рукой по щеке.

— Утром уж сцарапаю эту черноту… А мылом пользуйтесь, не стесняйтесь. Если постирать надо — стирайте им. Я на днях получу еще.

Открыв мыльницу, Елена понюхала мыло:

— Ох духовитое! Да разве ж таким можно стирать? А мне-то, выходит, и нечем услужить вам…

— Да что вы! — С полотенцем на плече, без сапог — в шерстяных носках — он вышел из зальца. Испугался, увидев ее босой.

— Простудитесь. Обуйтесь сейчас же!

— Тепло в доме-то, — рассмеялась Елена, закручивая на затылке и укрепляя гребенкой косу. Вынув из запечка валенки, сунула в них ноги, взяла с лавки полотенце и стала держать — пока он умоется.

— Все хочу спросить: проводка есть, а электричества нет. Почему? — поинтересовался он.

— Завод расширился, энергии ему не хватает, — объяснила Елена. — Вот жилье опять и перевели на керосин. Два месяца только посветило нам электричество-то…

Она так и не уснула. Услышав его ровное дыхание, поднялась с постели. Достав из печи березовые поленья, стала щепать лучину, растапливать железную печку. Она сновала по кухне бесшумно. Мыла картошку, наливала в чугуны воду, осторожно, стараясь не громыхать ухватом, задвигала их в печь. «Капусты нарублю к картошке да чай с сахаром — царский будет завтрак!»