Сергей Петров - Рассказы

Весь вечер отец делал из старых газет кораблики: были среди них и маленькие, и побольше, и совсем большие, надежные в плавании — с высокими бортами и широкими днищами; рассмотрев каждый кораблик со всех сторон, Петька относил его в дальнюю комнату и плотно, борт к борту, ставил на подоконник. Скоро они уже тесно стояли там во всю ширь окна.

После каждого дождя корабликов на подоконнике становилось все меньше. Чтобы не было сильно заметно, как они убывают, Петька придумал брать их не подряд с одного края, а выдергивал их из разных концов — тогда издали казалось, что на подоконнике корабликов столько же, сколько стояло и раньше.

Дожди, понятно, лили не каждый день, случалось, целыми неделями на землю не падало и капли воды, и канавы пересыхали, а дно кюветов устилала мягкая пыль.

В такие дни Петька тоже не скучал, хотя и очень жалел, что нельзя пускать кораблики: нынешним летом все как-то изменилось для него вокруг, все знакомое, оставшись таким же знакомым, как раньше, в то же время стало как бы самим по себе, не слитым с ним, приобрело нечто такое новое, что постоянно возбуждало у него любопытство, и на ум ему приходило много вопросов. Каких? Да самых разных: почему так весело позванивает цепь, когда бабка Арина опускает ведро в колодец, и так тяжело скрежещет, когда она поднимает ведро наверх; отчего, это бабка Арина, вытянув ведро с водой и поставив его на край сруба колодца, повздыхает, подержится темными, землистыми руками за бока и лишь потом перельет воду из этого ведра в другое, которое не на цепи; и зачем отец каждое утро таскает ведрами воду из колодца в бочку, стоявшую в огороде, чтобы мать могла поливать из нее резиновым шлангом грядки, а не просто опускает конец шланга в колодец — лей тогда на грядки воды сколько хочешь?..

Вот как много вопросов приходило Петьке на ум, касающихся только одного колодца.

А на свете было столько всего…

Вопросам было тесно в голове у Петьки, и если бы он дал себе волю и открыл рот, так они посыпались бы на взрослых, как крупа из прорванного мешка. Но он был крестьянин, мужик, не очень-то любил зря молоть языком, а больше хотел дойти до всего сам: сядет, к примеру, на корточки у жердей загона для коровы (когда мать подоит ее вечером и корова выйдет из стойла, ляжет в загоне на мягкую, истыканную копытами землю) и будет долго смотреть, как корова перетирает жвачку, а когда она, набрав широкими ноздрями побольше воздуха, вдруг протяжно и тяжко вздохнет, спросит у бабки Арины:

— А чего колова так вздыхивает?

— Ась, — переспросит та, — вздыхает-то? А кто ее знает, чего она там вздыхает.

Тогда Петька задумается и будет долго думать, а потом, пожалев корову, вынесет из дома кусок хлеба, просунет руку с куском на ладони между жердями прямо к морде коровы, а когда та потянется за хлебом, ухватит кусок мягкими губами и обдаст ладонь парным дыханием — быстро отдернет руку.

Отдернув же, украдкой оглядится — не видел ли кто, что он вроде бы как испугался коровы.

Бабку Арину лучше было и вообще ни о чем не спрашивать: не находилось у ней путных ответов, а отец, хотя и любил говорить с Петькой, быстро хватался руками за голову, если сын начинал проявлять настойчивость в своих вопросах, и кричал:

— Ма-ать, скорее беги в сельпо — тут без поллитры не разберешься.

А мать всегда отвечала толково, но она была очень занята — то по хозяйству, то в огороде. Утром она просыпалась раньше всех в доме. Петька еще спал, когда она уходила на ферму доить других коров, но и во сне он слышал, как она тонко позванивает подойницей, и тогда улыбался и видел сон: под руками матери из розоватых сосков коровьего вымени упругими струйками сильно брызжет в подойницу теплое молоко, звонко ударяет по дну, поднимается все выше, пенится на поверхности и пузырится.

Но каким бы интересным ни было окружающее, Петька забывал обо всем, едва лишь в небе собирались тучи. Он брал кораблик и стоял, прижимая его к груди, во дворе под навесом — ждал, когда перестанет дождь и можно будет побежать к ручью.

Если бумажные кораблики ловко обходили мели и камни, легко боролись с водоворотами и стремнинами, то он ликовал, прыгал на одной ноге у канавы, махал руками и радостно вскрикивал:

— Плывет! Плывет!

Когда же они тонули, то он едва сдерживал слезы.

Обычно кораблики гибли: одни ближе, другие подальше — или в кювете, где Встречались камни, железяки и попадались земляные осыпи, или, если везло, в ручье неглубокого оврага, отделявшего деревню от поля с высокой пшеницей, за которым синей полоской проглядывался лес, похожий на длинную тучу, прижавшуюся к самой земле. Склоны оврага поросли мелким кустарником, и кусты даже при легком ветре макали свои листья в воду ручья, что было опасно для корабликов: они цеплялись за листья и крутились на одном месте, ударялись кормой о камни, кренились и черпали воду; да и вообще ручей в овраге был извилистым и опасным, а в одном месте там лежало полузатонувшее колесо от телеги, и надо было быть очень ловким корабликом, чтобы обогнуть колесо по течению, а не наскочить на него и не запутаться в сломанных спицах.