Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

Азымбай с удивительным терпением приступил к кобыле в третий раз — и победил. Почувствовав облегчение после первого же нажима на сосцы, кобыла расставила ноги, молоко свободно потекло.

— Теперь любая баба, даже калека, сможет подоить ее, — сказал старик, насмешливо глядя на тукал.

— Сам ты, Азым-эке, хорош, но язык твой иногда брызжет ядом, — ответила тукал.

Старик прошел к своей юрте мимо жеребят и телят, оценивая их породистость.

Вскоре он вышел оттуда, одетый по-дорожному. На нем были хорошие казанские ичеги и кауши, новый малахай, белая рубаха с откинутым на бешмет воротом, новое, украшенное пестрым рисунком кепе, выстеганное снаружи и изнутри, стянутое кушаком. Теперь Азымбай был настоящим аксакалом, которого не зазорно выбрать и бием.

— Оделся роскошно, сел на отличного коня… Счастливый тебе путь, Азым-эке! — с усмешкой сказал работник, поджидавший его с оседланной байской лошадью.

Но сердце старика было неспокойно. Сев на лошадь, он с укором сказал:

— Создатель дал таких коней Байтюре, а нас лишил их. Много думал я о мудрости этой, но понять ума моего не хватило.

Коня не седлали с начала болезни бая. От нетерпения он не мог устоять на месте и, как только Азым-эке очутился в седле, рысью понес посла Найманов по направлению к джайляу Кзыл-Корт.

Через полтора часа пути старик повстречал скакавших верхами джигитов и спросил у них, куда перекочевал аул Ахмета.

— Во-он там! — был ответ.

Но казахское «вон там» порой может означать десятки верст.

Когда потный конь Азым-эке ступил на землю Коргак-Куль, солнце перевалило уже за полдень, в воздухе чувствовалась прохлада, и скот после дневного зноя смог приняться за еду.

Джайляу старику не понравилось. Почва плохая, желтоватая, трава редкая, тощая, озеро и впрямь высыхает, берега его покрыты какой-то мелкой бурой растительностью. У стад, бродящих по степи, вид заморенный. Хотя наступила уже середина лета, скот не разжирел. Некоторые жеребята еще не скинули джабаги [27] Джабага — шерсть. . Изредка мелькают чесоточные лошади.

— Неравна жизнь, о господи! — вздохнул старый Азымбай.

Расспросив попавшегося ему мальчугана, он подъехал к юрте, стоящей слева от юрт бая Ахмета. На громкое приветствие показалась молодая женщина в белом покрывале, бедно, но чисто одетая.

— Мужчин нет дома. Отец слеп и не может выйти навстречу гостю. Добро пожаловать! — сказала она кротким, тихим голосом.

Гость слез с лошади, привязал ее и, держа плеть в руке, вошел следом за женщиной в юрту.

Юрта большая, высокая, но со множеством заплат. Земляной пол ничем не покрыт, только в глубине постлано немного кошмы. Вдоль киреге стояло несколько выцветших сундуков, на них лежали одеяла, ковры, тут же валялся хомут, ссохшаяся пустая саба, мутовка, давно не прикасавшаяся к кумысу, грязный самовар, несколько блюд — вот все убранство юрты.

На почетном месте, на длинношерстой желтоватой овечьей шкуре, прислонясь к сундуку, подогнув ноги, сидел старик. Этот высохший старик с ястребиным носом и длинной белой бородой, в старых ичегах с каушами, в длинной белой рубахе с отогнутым воротом, в большом кепе из верблюжьей шерсти и волоса, был знаменитый аксакал Биремджан.

При входе Азымбая он не шелохнулся, головы не поднял, неподвижный взгляд его остался устремленным в одну точку, но во всей фигуре отразилось напряженное внимание.

Не ответив на приветствие гостя, не переводя невидящего взора, старик сказал:

— Счастливый путь, ровесник! Голосом, походкой ты похож на Азымбая-эке из рода Найманов. Как видно, ваш род еще не совсем забыл пути, ведущие в джайляу Коргак-Куль…

Указав гостю место подле себя, он начал расспрашивать о здоровье скота, людей. Ответив на вопросы, гость высказал свое удивление:

— Дженаза [28] Дженаза — вынос тела. уважаемого иль-агасы Сары-Арка Чингиса была в год барана [29] По летосчислению древних монголов (принятому казахами) время делилось на периоды, состоящие из двенадцати лет, причем каждый год носит название животного — мышь, корова, барс, заяц, верблюд, змея, лошадь, баран, многоножка, курица, собака, свинья. , а теперь уж второй раз наступил год лошади. Значит, если не ошибаюсь, прошло четырнадцать лет. В то время вы кочевали по прекрасным степям Яшель-Сырта. С той дженазы не суждено было мне увидеться с вами. Биремджан-ага… Прошло столько лет, и, несмотря на это, вы узнали меня по голосу. Это непостижимо разуму человеческому. Нет предела талантам, которым наделяет творец создание свое!