Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

— Закон есть, — говорю я, — и мы обязаны разъяснять людям их права.

— Плевал я на такой закон, — говорит Перелыгин, он уже не сдерживается и несет ересь. — Не беспокойся, права и так все знают, без твоих разъяснений. Ты им обязанности растолкуй, если сумеешь. И останови, когда бежать нацелятся. И убеди, чтобы не драпали. Коли надо — кулаком шарахни. Не сюсюкай и сопли не распускай, черт бы тебя подрал, картонная душа. Магнитофон с циркулярами.

— Думаешь на скандал спровоцировать? — говорю я. — Не выйдет. Я человек выдержанный...

— Чересчур выдержанный, — брякнул Перелыгин. — К едреной матери такую выдержку. Речи правильные, бумажечки в порядке, мероприятия учтены — да в том ли суть партийной работы, одумайся ты, дьявол бы тебя забрал!

Он, как советовал мне только что, шарахает кулаком по столику, столик вздрагивает и скрипит, Перелыгин машет рукой и вдруг хохочет.

— Слушай, — говорит он. — А ведь я тоже Дыменту права их разъяснял.

Тут уж я не понимаю ровным счетом ничего.

— Разъяснял, — говорит Перелыгин серьезно. — Провокацию учинил. Испытание на прочность. Кстати, я тебе тут зря кое-что наговорил: держать никого не стану. Хотят бежать — пускай бегут. Скатертью дорожка. Я не заботу проявлял. А испытывал.

Чудак, ей-богу. Только что лаялся, теперь хохочет.

Спорить не стану. Говорю другое, бью по уязвимому месту:

— Партийное хозяйство, по-твоему, не нужно? И это говорит член обкома.

— Да, — отвечает Перелыгин. — Это говорит член обкома. И добавляю еще: член партии с тысяча девятьсот тридцать первого. Ты меня на слове не поймаешь, Романцов. Я не против бумаг. Против формализма я. Словом, так. Завтра — держись. Дадим тебе чёсу. Кончилась твоя секретарская миссия.

— А ты не зарекайся, — говорю я. — Еще поглядим, что коммунисты решат.

— Плохой я буду руководитель, — говорит Перелыгин, по-моему, заносчиво, — если не сумею убедить. Доводов хватит. Не хватит — коммунисты подскажут. Прошли времена, когда такие разлинованные, как ты, людей устраивали. Понял?

— Понял, — говорю я. Заставляю себя улыбнуться. — Понял. Подождем до завтра.

— Чему радуешься? — сердито говорит Перелыгин. — Блоки думаешь сколотить до завтра?

— За дурака считаешь? Или за подлеца? — спрашиваю я. — Просто, настроение отличное. Побеседовал со старшим товарищем.

— Ладно, — говорит он. — Я тебе настроение попорчу еще завтра.

— Договорились, — подытоживаю я.

В окошко стучат. Что там стряслось?

— Игнатий Савельевич! — кричит женский голос, тетя Саша из общежития. Она видит Перелыгина и добавляет:— Дмитрий Ильич! Там товарищ Батыев приехали.

— Иди приветствуй начальство, — говорит Перелыгин. — Заручайся высокой поддержкой.

— В самом деле — за дурака считаешь? — отвечаю зло. — Хорошо, тетя Саша, — говорю в окошко.

— Нет, ты не дурак, — говорит Перелыгин.

— Спасибо и на том, — говорю я.

Итак, приехал Батыев. Это неприятно. Батыева — не люблю. И кроме того, в гостинице живет Сазонкин. И находится корреспондент — странно знакомое у него лицо, а вспомнить не могу.

Сазонкин сумеет напеть Батыеву в руководящие уши столько ерунды, что, разведи пожиже, хватило бы на трех начальников экспедиций. Батыев же из той породы людей, что верят с охотой всякому паскудству. Тем более когда паскудство будет исходить от представителя народных масс, этого болвана Сазонкина, придумавшего себе титул заместителя главного инженера. Болтун. Его надо бы гнать, но трудно подобрать человека на эту должность: оклад небольшой сравнительно, хлопот — выше головы, снабжение — не ахти. Впрочем, плевал я на Сазонкина. Пусть поет Батыеву в руководящие уши. Я не мальчик, чтобы на такое реагировать всерьез.

С корреспондентом — сложней. Коли быть честным, есть у меня слабинка. Она именуется «болезненное отношение к критике в печати».

Не верю тем, кто с трибуны раскланивается, как оперный артист, благодаря за критику. Ее не любит никто, нет святых, питающих ко всяческой критике нежную любовь. Зажимать критику отвадили, признавать — научили, это верно. А любить не заставишь и не научишь, дудки. Тем, кто раскланивается, не верю. И сам никогда не раскланиваюсь. Даже избегаю в заключительном слове традиционной, ни к чему не обязывающей фразы: «Замечания, высказанные выступающими товарищами, были в основном абсолютно верными; можно было вскрыть еще большее количество недостатков; руководство экспедиции примет надлежащие меры». В заключительном слове я всегда спорю и не соглашаюсь с тем, что полагаю неверным. А о правильных замечаниях молчу: зачем кидаться словами, надо устранять недостатки, вот и все.