Георгий Березко - Присутствие необычайного

— Падла она, твоя Юлька, — сказал Миша. — Тоже из богатеньких?

— Нет! Не смейте так! — Роман вскрикнул, и его пальцы защелкали, как кастаньеты.

— А ты бы помолчал, Миша! — сказал Хлебников; отвергнутый студент вызывал у него презрительную жалость.

— На следующий день я встретил Юлю в холле института, вернее, я ее дождался там, — продолжал Роман.. — Я ей говорю: «Ты же дала мне слово! Ты — моя Джульетта!» «Ах, мальчишка Ромка! — говорит она. — Все еще помнишь эту глупость… Предки наши обрадовались, и ты с ними туда же… Прощай, Ромка!» Она повернулась и пошла… Пошла, пошла, и я понял, что она уходит насовсем. Она была в синем пальто и чуть изгибалась, и пальто на ней тоже изгибалось. Я это так ясно вижу: Юля уходила, насовсем!.. И из-под шапочки — вязаная шапочка была на ней — волосы высыпались, такими клубками… и пальто: вправо-влево, вправо-влево…

— Задом вертела, падла! — сказал Миша.

Роман на этот раз будто не услышал.

— Юля уходила от меня. И только одна мысль: надо ее задержать, остановить… Только это и толкнуло меня за ней. А она: вправо-влево, вправо-влево… Тогда я выхватил из пиджака нож, догнал ее и ударил. Только чтобы остановить… Я не хотел… поверьте, у меня и в мыслях не было — убивать ее. Но я должен был, должен ее задержать. Она вскрикнула и упала… вперед, ничком.

— Я спрашиваю, как перо у тебя в кармане оказалось? — спросил Миша. — Ну, нож… Ты что, всегда с ним ходил? А зачем?.. Да ты не так прост.

— Не ходил я с ножом, что вы!! — воскликнул Роман. — Это был нож для резьбы по дереву, я одолжил его у товарища. Мы с ним резьбой увлекались. А такого узкого ножа у меня в наборе не было… Я рамку для Юлиного фото вырезать хотел. Я уже домой хотел идти, когда она пришла.

— Вали дальше! — Миша был охвачен живейшим интересом.

— Я уже все сказал, я ударил, и она упала, — тихо повторил Роман. — Я даже удивился, как легко вошел нож.

— Ну, а потом, потом, — поторопил Миша.

— Ко мне подбежали два студента, Агафонов и еще один… Подкаптер по фамилии. Схватили за руки… Я закричал… это мне потом рассказали, что я кричал. Сам не помню… Я кричал: «Я не хочу, не хочу! Я не могу без нее». — Студент криво, одним уголком губ улыбнулся. — И всякое такое… Потом я сказал: «Отпустите меня, я не убегу». Я не оказал сопротивления. Ко мне все сбежались, и я спросил: «Она жива?» Мне сказали: «Жива, жива». Она стала шевелиться, и мне стало немного легче.

— Ну, держись, Ромка! — сказал Миша. — Меньше пяти строгого режима тебе не дадут. — Казалось, он посочувствовал студенту. — Если откинет копыта, могут и все пятнадцать дать. Тогда держись!

Хлебников молчал, удрученный… Ответа на вопрос, почему люди поступают наперекор тому, в справедливости чего они сами не сомневаются, почему и сегодня в отношениях между людьми не истреблена до конца жестокость, неправда, насилие, сделался здесь для него, Хлебникова, самым трудным вопросом. И что за необъяснимое существо был человек — ведь не враг же самому себе, не злодей для себя, а оказывался злодеем. Вот и сейчас в этой тесной каменной комнате, где и неба не видно из-за козырька над зарешеченным окном, сидел перед Хлебниковым юноша, почти что сверстник, едва не прикончивший, а может быть, и прикончивший женщину, без которой, по его же словам, не мог жить… Как такое случилось?

Лицо у Романа пошло красными пятнами, он все время облизывал высыхавшие губы — нет, он не выглядел злодеем, скорее, больным. Вперив в Хлебникова острый, сухой взгляд, он неожиданно спросил:

— Вы меня осуждаете? Очень?.. Меня все осуждают.

— Ну, а как, как может быть иначе? — очень тихо ответил Хлебников.

— Мне было страшно больно… Я не понимал, что делаю, — так же тихо, будто на исповеди, сказал студент.

— Ага, вам было больно? Ну, а ей? Как вы думаете?

— Не знаю, — ответил после заминки студент.

— Когда вы ударили ее ножом? Что ей было тогда? — спросил Хлебников.

— Больно, наверно… — прошептал студент.

— Вот то-то и оно, — задумчиво проговорил Хлебников.

— Да ее, сучку, надо было… чтоб не пикнула. Сунул нож — и присылайте с того света красивые открытки! — в большом возбуждении сказал Миша.

— Дурак ты, однако, чурка с глазами, — печально ответил Хлебников.

Миша не обиделся, а умолк с видом: «Дело ваше, я свое мнение высказал». Хлебников незаметно для себя и здесь стал как бы судьей, высшей моральной инстанцией, разрешающей внутрикамерные конфликты.

— Я был обманут, вы должны это понять, — студент загорячился. — Я так привык к мысли, что Юля — моя. И вот — она уже не моя, она уходит, уходит… Вы поставьте себя на мое место… Как бы вы поступили?