Василий Титов - Соловьи

«Христоня! — звукнуло у него в ушах. — Христоня!» Этого еще с ним не бывало! Это было не только оскорбление, а и полное отрицание его, как мужа, Неточкой, — так приял все Христофор Аджемыч. И он как стоял перед нею с открытым ртом и обезумевшим взглядом, да так и рухнул, словно оглушенный, на пол под свет зеленой лампы.

Отлила его водою, отпоила валерьянкой Акимовна, и Христофор Аджемыч провел ночь в одинокой постели, обливаясь холодным потом до утра. Всю ночь у него в ушах звенело оскорбительное, издевательски оскорбительное «Христоня». А утром Христофор Аджемыч начал буйствовать. Он бил посуду, доставая ее из буфета, бил методически, с наслаждением, перевернул все столы и стулья вверх ножками, разбил трюмо, а когда стало нечего бить, бросился к окну, начал выставлять вторую раму, но упал без сознания, и Акимовна отправила его в больницу: горячечный приступ овладел Христофором Аджемычем, и врачи не ручались за то, что он выживет.

Когда же спустя два месяца после буйства своего вернулся он изможденный — ветер шатает — домой, то разом собрал кое-какие вещи в чемоданы, набил один из них рукописями и книгами и, сняв со сберкнижки все свои сбережения, никому ничего не сказав, никому ничего не сообщив, «выбыл» из Москвы «в неизвестном направлении», как объясняла потом многим его исчезновение вконец обескураженная, строгая по-прежнему Акимовна.

И куда бы вы думали махнул Христофор Аджемыч — в какой-либо университетский город, в Ленинград, скажем, где он нужен бы был многим, в Томск, в Киев? Нет, махнул он в такой город, где никакого университета не было, где едва в те поры проектировался первый институт — педагогический, где и «бросил якорь», как потом часто сам говорил, лишь бы избавиться и от горя и от позора.

Много позднее узнал Христофор Аджемыч стороной, что Неточка ушла тогда к тому бровастому поэту, которого он вовсе и не мог и не хотел заподозрить в уводе своей жены, что она вскоре, расторгнув брак с ним, Христофором Аджемычем, вышла замуж за бровастого, прижила с ним дочку, а потом и с бровастым разошлась, прожив с ним лет пять жизни трудной и не вполне обеспеченной. А потом Неточка и совсем затерялась среди служебного люда какого-то крупного ведомства.

Больше Повидлов о ней ничего не слыхал.

А сам он, прожив затворнической жизнью с год в том городе, куда махнул не думая, наконец, пришел в чувство, дал зарок никогда больше не возвращаться в столицу, хотя друзья и тянули его обратно, и вслед за этим взял да и женился сам. Женился он на овдовевшей как-то разом учительнице одной из школ того областного города, в который занесла его судьба, женился на Надежде Викторовне Оборимовой, потерявшей мужа, когда ее Лёвику не было еще и пятнадцати лет: муж, работник облздрава, эпидемиолог по специальности, погиб на лосиной охоте от случайного выстрела стрелка-дурака, который принял его меховую шапку за бок лося. Женился, стал жить, как он сам не раз друзьям говорил, «мелким сочинительством», а через год после женитьбы изменил и это — взял да и перебрался вместе с семьею в Житухино, где у матери Надежды Викторовны был собственный дом. Авдотья Прохоровна, мать Надежды Викторовны, «землемерша», как звали ее в Житухине люди, помнившие ее мужа, землемера Григория Аполлинарьича Глаголева, жила одна в этом доме, комнат внаем не сдавала, а все ждала в дом овдовевшую дочь свою с внуком, готовясь к спокойной старости.

Оборимова с Повидловым приехали в Житухино в то время, когда оно было уже селением районным, электрифицированным и заводило свое радио. На этом радио и начал свою работу Христофор Аджемыч, не бросая работы и над переводами, и над тем, что называл оригинальным, если подвертывалась для этого тема.

Только и тут не повезло Христофору Аджемычу. Правда то, что сказал он однажды Гондурасову, что все у него в жизни было странно. Едва Христофор Аджемыч обжился в Житухине, как умерла неожиданно Надежда Викторовна, а за нею скоро с горя и от болезни сердца и теща его, Авдотья Прохоровна.

Однажды в вечерний час за чайным столом, снимая бисерную «наседку», гревшую чайник, — а Надежда Викторовна собиралась подлить горячего чаю в стакан мужа, который стоял уже полуостывшим оттого, что Повидлов был занят чтением какой-то рукописи, — она вскрикнула коротко, уронила чайник на пол, хотела встать со своего места, но тут же рухнула и сама на пол. Горлом пошла кровь, наступила икота, и когда почти в неглиже, накинув на себя только пальто, прибежал местный молодой врач Бесшубнов, Оборимова была мертва.