Владимир Лидин: Отражения звезд

— У нас своей машины нет, — сказал Савин. — Но в райкоме, как только мы назвали ваше имя, предоставили.

И по другую сторону станции стоял выкрашенный в мутную зеленоватую краску повидавший виды вездеход, дорога была уже не проселочная, а грейдерная, потом наплыли видения молодых лет, наплыл сосновый мачтовый лес, за ним поля, был июнь, цвела гречиха, навстречу широкой волной шел ее нежный запах, вся земля вокруг, казалось, медоносила от этого запаха, а июнь гудел, словно вместе с цветущей волной шло и гудение пчел или самой природы в торжестве ее созревающих сил.

На пчеловодческой станции Овчинникова встретили почтительно, с благодарностью приняли книги и диафильмы, оказалась и совсем еще юная библиотекарша, девушка в очках, несколько возвышенно сказавшая:

— Я ваши книги читала. А книги Константина Ксенофонтовича у нас в особом шкафу хранятся, присоединим к ним теперь и ваши книги.

Потом Овчинников сидел в кабинете директора станции, краснощекого русачка Елистратова, влюбленного в свое дело и как бы всего пропахшего и гречихой, и медом, и всем тем, что составляло существо этого цветущего мира.

— Вы когда же в последний раз побывали здесь? — поинтересовался Елистратов.

Овчинников задумался.

— Пятьдесят один годик назад... полвека с гаком, как говорится.

— Порядочно, — признал Елистратов. — Конечно, станция наша уже не та... есть и хорошая лаборатория, и свои печатные труды.

А в конференц-зале, где обычно происходили лекции с показом диафильмов, рядом с портретом знаменитого пчеловода Прокоповича висел большой портрет деда — Константина Ксенофонтовича Овчинникова.

— Позднее покажу вам наше хозяйство, — пообещал Елистратов. — А кабинет Константина Ксенофонтовича мы сохранили в том виде, в каком он был при нем.

И тоже как видение молодости возник кабинет деда с образцами сотов, ацетиленовой лампой и портретом Метерлинка в рамке, только никто не допросил на этот раз: «Чем дышишь?», а если бы и задали такой вопрос, пришлось бы ответить: «Пишу книги помаленьку», но надеяться: «Поживем — увидим» — было уже поздно...

— Вы сейчас, наверно, заняты, а я поброжу немного, — сказал Овчинников. — Столько всколыхнулось во мне всякого...

— Хотите, с вами наш сотрудник пойдет? — предложил Елистратов.

— Нет, лучше побуду один.

— А если на пасеку заглянете, захватите эту шляпу, — и Елистратов дал ему большую соломенную шляпу с сеткой. — Кстати, вы на вашего деда очень похожи, если судить по портрету.

И вправду, и высокой фигурой, и орлиным тонким носом, и седыми волосами вокруг начинавшейся лысины походил он, наверно, на Константина Ксенофонтовича.

Овчинников вышел из здания станции, широкий простор полей открылся вскоре перед ним, солнце уже высоко поднялось, и звенящий и гудящий мир снова возник в жаркой своей прелести.

Овчинников пошел по дороге, справа голубели ульи пасеки, и он сменил свой берет на шляпу с сеткой и вошел в снующее, озабоченное пчелиное царство. А возле одного из ульев стоял старик с красноватым, словно дубленым лицом и ватной белой бородой, сквозь которую просвечивал розовый подбородок, доставал из улья рамку, пчелы ползали по его рукам и лицу, но он не смахивал их, а лишь как бы отодвигал в сторону по временам.

Старик взглянул на него, спросил коротко:

— Тебе чего?

И Овчинников объяснил, что ему — ничего, а приехал он, внук Константина Ксенофонтовича Овчинникова, побывать в тех местах, где побывал когда-то, не так чтобы очень давно, но все-таки пятьдесят лет назад, да еще и с гаком.

Они отошли в сторону и сели на скамейку возле шалаша.

— Так, — сказал старик, — значит, внук Овчинникова? Я его помню — ничего, сурьезный был человек, да и трудов его для всех нас хватило. Это, между прочим, тоже нужно суметь, чтобы твоих трудов и для других хватило. Мое, скажем, дело — совсем малое, конечно, однако будешь чай с медом пить, когда прозяб или в груди заложило, — смотришь, от моей пчелиной семьи мед, я за этой семьей наблюдал. Значит, не совсем в тираж я вышел. Тебе сколько годов сейчас?

— Семьдесят четвертый пошел.

— Мой возраст. Нам с тобой до краю немного осталось.

— Нет, хочется еще пожить! — сказал Овчинников.

— Одного твоего хотения мало, нужно еще, чтобы настройка в твою пользу была... а это как придется. Ты чем занимаешься?

— Книги пишу.

— Ну, книги — это останется. Я, между прочим, почитать люблю.

— Могу дать одну свою книжку, я захватил с собой.