Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— О, наказание аллаха, если жена попадается неразумная и вредная, то уж легче уговорить тысячу людей, чем одну такую жену!..

Соке уезжал из дому, работал на поле с плугарями, сеял, боронил и все старался забыть об упреках жены. Вечером, когда он возвращался домой, Умсунай упорно безмолвствовала. Она даже не глядела теперь на старика. В конце концов Соке, не вытерпев этой пытки, заговаривал первый:

— О дорогая моя! Посмотри на меня… Хорошо работалось сегодня! Погода теплая, жаворонки поют в небе, а ты ходишь себе, зерно разбрасываешь по полю. Благодать! Семена я сам сеял, никто ни одного зерна не тронул. Я и не знаю, кто выдумывает такие сплетни: это такая же ложь, как слухи о том, что из ста дворов семьдесят обязательно должны быть раскулачены.

Соке испытующе поглядывает на отвернувшуюся Умсунай. «Подобрела она или нет?» — с тревогой думает он.

— Ты любишь прежде времени ругать человека, добренькая моя. Если бы я стал равняться с тобой и тоже ругаться, то пришлось бы нам убегать из этого дома, и кто знает, где бы мы тогда скитались одинокие и бездомные и что было бы тогда с нашей Джипар?.. Послушай меня, женушка, давай не будем расстраивать друг друга.

Умсунай в этот раз искренне пожалела старика и сказала виноватым тоном:

— Да что с нас, баб, взять. Мы что услышим, то нам и правда… А чтобы разобраться, где правда, а где нет, терпенья у нас не хватает. Я же поругиваю тебя любя, ты уж не обижайся! — И, взглянув на счастливого Соке, она добавила: — Поешь горяченького, намаялся небось в поле!

Активисты аила, разделившись на три группы, сегодня с утра поехали по аилам. Бюбюш и Самтыр направились в самый дальний аил. Сапарбай и Шарше остались в колхозе «Новая жизнь». Сапарбай не одобрял, что к ним присоединились с десяток верховых «диких активистов» вроде Карымшака, но Шарше это считал необходимым и настоял на своем:

— Ты, малый, не больно заносись: подумаешь, начальник отряда! Если мы будем ходить поодиночке, то кулаки нас перебьют, как мышей. Пусть нас сопровождают доброотрядцы с ружьями!

Сапарбай решительно возразил:

— Никаких ружей, Шаке. Этим мы только панику наведем. И без того аил перепуган.

— А кто боится, пусть уходит в Китай!

— Не будем говорить лишнее, Шаке.

По небу тянулись небольшие черные тучки, часто скрывая солнце. В аиле было безлюдно.

На бугорке собрались человек пятнадцать. Они слушают муллу.

— Киргизы самые что ни есть доверчивые, беспомощные: не то чтобы там знать, что происходит в мире, но не знают даже, куда они идут. Совсем как овцы: куда их ткнут, туда они и бегут.

Кто-то одобрительно кивнул головой:

— Это правда, молдоке, правда…

— Мы стали забывать о единстве и чести родов. Перевелись у нас былые предводители родов, и теперь мы как пыль, как песок — ветер дунет, и нас нет. О боже, сохрани нас, сохрани! — замысловато говорил Барпы. В это время показались приближающиеся всадники.

С краю кто-то предупредил:

— Начальство!

Барпы глянул на всадников и, зябко передернув плечами, с издевкой сказал:

— О-о, молодцы удалые. Опять по дворам шнырять выехали, будто долги отцов собирают. А ну, расходись, нечего мозолить начальству глаза.

С бугра стали расходиться, но Шарше уже заметил их и замахал камчой:

— Эй, вы куда? Змею увидели, что ли! А ну, собирайся назад!

Те, кто еще оставались на бугре, закричали вслед уходящим.

— Вернитесь, эй! Вернитесь, аксакал зовет! — услужливо кричали они, стараясь угодить Шарше.

Люди стали неохотно возвращаться.

— Эй, вы, волки мы, что ли, чего вы боитесь! — сразу же начал ругаться Шарше, когда все собрались. — На собрании вы все щедры, а на деле что? Бежите от нас, как от заразы. Самый поганый, самый коварный народ — это в нашем аиле!

Все молчали.

— Что молчите! Разве не обещали на собрании сдать семенное зерно, а теперь тянете. Пока не поздно, соберите зерно подобру, а не то разговор будет другой. Мы собираем зерно не для того, чтобы поминки справлять отцам, а выполняем задание советской власти.

Туго повязав кушаком армяк, Карымшак в своем облезлом лисьем тебетее понукал лошадь, вмешиваясь в разговор:

— О народ! Родные! Поймите, вверху не знают, что сбор семян срывается только из-за вас. За это мы отвечаем своей головой. Так неужели вы не пожалеете нас, ведь мы ради общего дела головы свои можем потерять, неужели вы ждете, чтобы нас сослали в Сибирь!

Кто-то язвительно спросил:

— А ты, активист, если так боишься Сибири, то почему хотя бы за себя не сдал зерно?