Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Да, это дело серьезное, не дадут их на поруки. А то еще сбегут они, отвечай потом!.. — говорили другие.

Шарше пригнал арестованных к подвалу под конторой аилсовета и, пропуская их в низкую дверцу, обратился к Шооруку и Бердибаю:

— Заходи, нечего медлить! Довольно вам на свете гулять, а то зубы у вас провоняли: всю жизнь сидели над очагом, мясо да масло ели… а теперь посидите здесь, узнаете, как жили те, кто добывал вам это мясо и масло.

Последним входил Саадат. Он перешагнул за порог и от сырой, затхлой темноты подвала на минуту ослеп, растерянно остановился, полусогнувшись под низкой притолокой. Шарше с разворота пнул его широченным валенком в зад и, захлопнув дверь, повесил замок.

— Смотри! — предупредил он караульного. — Головой будешь отвечать. С места не сходи.

После этого Шарше пошел в аилсовет.

Дверь подвала закрылась. Шоорук ощупью приткнулся в темноте к стене. Когда Шарше поносил его разными словами, он почти ничего не возразил. «О аллах, это тоже твоя воля. Подчинюсь, покорюсь судьбе!» — подавленно думал он, покорный всему. Но сейчас, когда он очутился в непроглядной тьме подвала, в нем заговорили обида и гнев:

— О всемогущий аллах, о создатель, неужели ты дал мне долгую жизнь затем, чтобы под конец опозорить мою седую голову, возьми мою душу, избавь от унижения!

Бердибай хотел было немного ободрить, успокоить глубокого старика, но самый тон просьбы, с которой обратился к аллаху Шоорук, настолько потряс его, что он на этот раз не в силах был произнести ни слова. По пылающему, горячему лицу Саадата, как нечто живое, подвижное, вдруг покатились одна за другой жгучие капли слез. Саадат, смертельно оскорбленный тем, что голоштанный Шарше при всех дал ему пинка, был так погружен в свои мысли, что даже не обратил внимания на слова Шоорука. «Если бог даст мне лошадь, а в руки оружие, то таким, как Шарше, не будет от меня пощады!» — неслышно шептал он и дрожал так, словно в лютый мороз.

Неизвестно, сколько прошло времени, но постепенно глаза сидевших в подвале стали свыкаться с темнотой. Перед глазами Шоорука обозначилась какая-то неясная, согбенная фигура. Это был Бердибай, но это уже был не прежний подвижный Бердибай, а казалось, мрачная, безмолвная тень. Жизнь вдруг круто изменилась, померкла в мгновенье, и отныне весь мир, казалось Шооруку, погрузился в беспросветный мрак подземелья. Он давно уже чувствовал на голове какую-то каменную тяжесть. Шоорук пощупал рукой, и оказалось, что головой он уперся в балку. В отчаянии Шоорук хрипло проговорил:

— О воля аллаха, разве такое суждено было нам?!

И это были не просто сказанные слова, а надсадный крик души. Горечь, сожаленье, злоба и гнев звучали в этом крике. Да, впервые жизнь так круто и бесцеремонно обошлась с Шооруком и Бердибаем. Сам этот факт заточения в подвале казался для них настолько чудовищным, что они готовы были после этого принять хоть смерть.

— Ничего не поделаешь, Шооке! Такова судьба наша, предписанная всевышним, никуда не денешься от нее, — промолвил Бердибай. Он еще что-то хотел сказать, но его перебил Саадат.

— Я не могу больше сносить такой позор! — зло и запальчиво проговорил он. — Если бы я знал, что все может обернуться так, то я сейчас не сидел бы здесь и знал бы, что мне делать, да вот этот шайтан сбил меня с толку. Недаром говорят, если подружишься с собакой, то и есть будешь из собачьей лохани… Я поверил этому дураку. Говорил: «Будь уверен, друг мой!» А толку-то от этих слов… Если бы не он, я бы сейчас знал, что мне делать.

Бердибай тревожно зашептал:

— Тише ты, осторожней, Саадат!

Саадат резко ответил на это:

— Да что вы, Беке! Все «тише» да «осторожней» — вот и довели меня до этой вонючей ямы. А теперь мне нечего осторожничать да оберегаться. Жизнь моя кончена, все! Опозорен, унижен перед всем народом. Меня бил камчой тот голоштанный босяк, который бы никогда не осмелился в прежнее время переступить через мой порог. А теперь он пинками загнал меня в эту яму. Разве я этого просил от вашего бога! Я всегда молил его: «Если уж пошлешь смерть, то дай мне достойную смерть, чтобы умереть у своего очага, чтобы омыли меня близкие родные и чтобы с почестями похоронили». Так неужели же не может всевышний удовлетворить последнюю мольбу простого человека?

— Не позволяй, Саадат, черной злобе селиться в душе, не оскверняй имя всевышнего! — отозвался на эти слова Шоорук. — Так уж устроен мир. Могущественные ханы и тигроподобные батыры не всегда достигали желаемого, судьба подчас и над ними зло надсмеивалась. Так что не надо горевать и убиваться, это тоже предрешено судьбой!