Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Активисты уже въезжали во двор. Бердибай все еще пытаясь поправить задник калоши и в то же время тревожно всматриваясь в активистов снизу вверх, проговорил:

— Салам алейкум, дорогие, добро пожаловать!

Сапарбай ответил на его салам. Другие промолчали. Матай, видимо желая пошутить, посмеиваясь, вдруг сказал Бердибаю:

— О Беке, вы всегда так мучаетесь с калошами или только в этот раз?

Кто-то прыснул в кулак. Бердибай покраснел от стыда и тихо ответил:

— Кто его знает, сын мой… Всегда надевал — ничего было… «Эх, в другом бы месте да в другое время я показал бы тебе, вонючий шайтан, как надеваю калоши!» — подумал он про себя, и глубокая морщина прорезала его лоб.

После неуместной шутки Матая последовало напряженное молчание. Бюбюш и Сапарбай потупили глаза, тяжело им было почему-то. А Шарше, как всегда, грубо прикрикнул на Бердибая:

— Никуда не денется твоя калоша, зулум! А ну, давай пошли в твой дом.

С тех пор как Бердибай самостоятельно садился в седло, может быть, впервые пришлось ему снести такое унижение. От ненависти и обиды сердце его сжалось в комок, словно в когтях горного беркута. «Ясно, забрать меня приехали!» — тоскливо подумал он и виновато промолвил:

— Дом наш здесь, сын мой!

— Это с каких пор дом твой оказался здесь?

Борода Бердибая задрожала от гнева. Едва сдерживая себя, он ответил:

— Шоорук наш сосед. Значит, и дом наш здесь!..

— А я тебе говорю, пошли домой! Шагай, прошло твое время командовать!

— Хорошо, я иду…

В это время к активистам медленно подъехал вернувшийся Саадат. Теперь Шарше набросился на него:

— Ты, криворотый зулум, слезай сейчас же с коня!

— Ну что ж, слезать так слезем!

— Поменьше разговаривай. Кончено твое время разъезжать на белолобом скакуне. Сказано — слезай, значит, слезай с лошади!

Саадат пока не слезал с седла. Он, кажется, думал, что делать. Лицо его то мертвенно бледнело, то наливалось кровью. Дрожащими руками он упрямо перебирал поводья уздечки.

— Кому говорят, слезай! — крикнул Шарше, наезжая на Саадата. — Слезай сейчас же, криворотая сволочь!

Все мужчины Верхних аилов, и женщины, и дети — все сбежались сейчас сюда. Тяжело им было смотреть, как знаменитый предводитель Курамы — аксакал Бердибай стоял сейчас униженный и оскорбленный, прикусив от бессильной злобы губы. Обидно было смотреть, как Саадат, словно загнанный зверь, жалостливо блуждая по сторонам злобными глазами, сидел в собственном седле сам не свой. Общая родовая обида загорелась в душах сородичей. «Эх, кликнуть бы сейчас своих, вскочить на коней и броситься на них! — думал каждый. — Да не то время теперь. А не то бы стянуть сейчас с седла Шарше и так надавать ему, чтобы второй раз он и не помышлял приезжать в наш край!»

Грубость и вызывающее поведение Шарше не нравились Бюбюш и Сапарбаю. Шарше не имел никакого права кричать и оскорблять даже тех, кого он считал врагами. Но сам он был вполне уверен в своей правоте. «Так и надо поступать с классовыми врагами, не давать им никакой пощады. При царе Николае они тоже безжалостно угнетали бедняков и батраков, а поэтому не давать им сейчас никакого спуску, отомстить за все прошлое. Было бы не плохо, если бы разрешили избивать баев и кулаков. Уж очень добросердечна советская власть, даже не позволяет бить врагов!» — досадовал и возмущался внутренне Шарше. Может быть, поэтому он так яростно кинулся на Саадата, готовый вот-вот нанести удар ему камчой. Но его одернула Бюбюш:

— Не зарывайся слишком, товарищ Шарше! Мы сюда прибыли не для того, чтобы оскорблять и унижать кого-нибудь!

— А ты, товарищ председатель, не будь бабой! Ты на работе, а не дома у себя. Если тебе жалко классовых врагов, зачем приехала сюда! В таком случае давайте и ты и Сапарбай уходите, я и без вас сам один справлюсь с подлыми баями и кулаками!

Пока Сапарбай успел что-либо ответить, Шарше с плеча ударил камчой по голове Саадата:

— Слезай с коня, зулум! Слезай!

Саадат все еще не мог прийти в себя. Его одноплеменники заволновались:

— Да слезь ты с лошади, отдай ему ее, пусть отвяжется!

— Это что за насилие? По какому праву!

— Мы не позволим, не трогай!

Когда на дворе зашумел народ, Шоорук не мог уже оставаться дома. «Куда вы? Да сидите, ради бога!» — упрашивала его байбиче. Но Шоорук все же вышел. Он жалостливо глянул на бледного Саадата.

— О родной мой Саадат, не следует противиться властям. Покорись. Требуют лошадь, отдай лошадь! — проговорил он срывающимся, плачущим голосом. Когда почтенный аксакал рода сказал это, многие тяжело завздыхали, вытирая слезы гнева и обиды.