Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

— Ты уже побывал в студенческом общежитии и возложил венок?

В этой шутке была та самая правда, которую я смутно почувствовал сразу же после приезда в город: встреча с юностью не состоится, она так далеко, что легче предвидеть будущее, чем вспоминать прошедшее. Старик так и поступал — он руководствовался будущим больше, чем прошедшим, и призывал меня делать то же самое. Мы говорили о политической борьбе, которая здесь только начинается, о перспективах партии, о войне, и Старик вдруг спросил, не хочу ли я остаться в Бухаресте.

— Остаться в Бухаресте?

Я словно очнулся с ясным сознанием, что нельзя и вообразить ничего более невероятного: отказаться от своей нынешней жизни, от точных и определенных дел, которыми она заполнена, покинуть Красную Армию, не участвовать больше в войне и не увидеть победу над гитлеризмом в самой Германии, может быть даже в Берлине? Остаться в Бухаресте и порвать с тем сложным, но уже ставшим мне родным миром, где есть Москва и Ленинград, никогда больше не чувствовать себя дома в городах России, в таежных лесах Сибири, на Украине, в Средней Азии, и на Черном море, среди раскаленных камней Ялты и субтропических растений Аджарии?

Вспомнив, что Старик ждет, я ответил со всей искренностью:

— Нет, Леон, я здесь не останусь. Я связан с Бухарестом, но это уже теперь не только моя личная связь. Каждый советский солдат из тех многих тысяч, которые прошли сегодня через город, причастен к его будущему, хотя он здесь впервые в жизни. Нет, я не вернусь в Бухарест. Я советский гражданин и солдат Красной Армии…

После этого разговора стало легко, словно я переступил некий рубеж и что-то завершилось в моей жизни. Весь день мне казалось, что я не понял чего-то самого главного, каждая встреча потрясала меня, а теперь я перестал волноваться и, глядя на бухарестские улицы, разговаривая с людьми, думал: не хочется покидать этот город, очень не хочется, и все-таки я покинул его уже давно. Да, все это было со мной здесь, в этом городе. Все это было, и все это есть. Есть память о прошлом, и есть сегодняшний день, день возвращения и расставания. Да, вот еще что: хоть Неллу и стал лавочником, а Дим священником, наша юность себя оправдала. Есть память о делах, которые мы совершали без всяких мыслей о награде. И есть награда, есть последствия наших дел. И есть понимание того, что было и будет. Да, это, пожалуй, для меня самое важное: этот день стоит многих лет, потому что в течение этого дня я понял то, чего не понимал раньше. Все это есть, и все это останется…

Потом была последняя встреча с прошлым и будущим. У статуи «Авиатор» на шоссе Жиану стояла колонна грузовиков румынской добровольческой дивизии «Тудор Владимиреску». Вокруг нее собралась большая толпа. Женщины протискивались к грузовикам с таким волнением, как будто они увидели своих сыновей, мужей, братьев. Да это и могло случиться, потому что в автомашинах сидели румыны, пропавшие без вести на Восточном фронте, те самые, о которых фашистская печать сообщала, что они предпочли смерть пленению, а теперь они вернулись вместе с победителями, загорелые, веселые, вооруженные советским оружием. Один из офицеров дивизии стоял у борта грузовика и что-то торопливо говорил толпе, взмахивая сжатым кулаком. Я узнал в нем Бранковича. Было очень странно видеть «пенсионера», произносящего речь и салютующего, и все-таки я почти не удивился. Вид Бранковича, его аккуратно выбритый подбородок, энергичные взмахи рук и торопливые, горячие слова о том, что румыны обязаны разделаться с фашизмом, прежде чем начать новую жизнь, — все говорило о том далеком, о чем я вспоминал весь день, о том, что Бранкович всегда был честным малым и стоило его расшевелить, как от показного равнодушия и трусости не оставалось и следа. И о том еще, что все в жизни приходит закономерно, в свои сроки, но у нас не всегда хватает умения увидеть вовремя…

Потом был отъезд из Бухареста, поздно вечером, по безлюдным и опустевшим улицам, все еще дышащим теплом после дневного жара. Ночь была тепла, пасмурна, дорога скользкой — моросил мелкий дождь. В эту ночь штаб фронта перемещался куда-то западнее Ясс, и, так как нам нужно было разыскать его к утру, мы снова сидели в машине хмурые, озабоченные, усталые, и только майор Антонов верил, что мы обязательно доберемся до узла связи и все наши материалы вовремя попадут в Москву.

Как только мы выехали на шоссе Колентина, навстречу нам понеслись светящиеся звенья автомобильных фар. С востока шли новые колонны войск, дорога была забита тягачами, бронетранспортерами, грузовиками с пехотой. Наш сильно развинченный за последние сутки «додж» смело объезжал трехтонные грузовики, ловко рулил между тяжело груженными платформами, стремительно проскакивал в случайно образовавшиеся щели и проходы на дороге. Но вскоре мы вынуждены были остановиться. Рядом стоял встречный грузовик, крытый брезентом, и я услышал, как кто-то из солдат постучал в кабину водителя: