Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

— Со мной ничего особенного не было. Меня арестовали в тот самый день, когда Антонеску приказал румынским войскам перейти советскую границу, и освободили на другой же день после того, как советские войска перешли румынскую границу. Как видишь, все очень наглядно и просто…

Мы продолжали разговаривать обо всем на свете, но все еще ничего не было сказано об Анке. Я ждал, чтобы Раду заговорил о ней сам. Я вспоминал, как мы ждали ее вместе в нашей мансарде, как старались скрыть друг от друга, что поглядываем на дверь, как радостно щемило сердце, когда входила она — высокая, длинноногая, с бледным лицом и темными волосами, которые растрепал ветер. Не может быть, чтобы Раду не понимал, чего я от него жду.

Он понимал. И когда я в свою очередь понял, почему он сразу не сказал все, как есть, мне показалось, что мы и в самом деле вернулись к дням нашей молодости и передо мной сидит Раду, который бережет своих товарищей больше, чем самого себя. Анка стала его женой — вот почему он молчал. То же самое хотел скрыть от меня Виктор. Он ведь не верил в любовь, Виктор, вот почему он увиливал от прямого ответа — он не знал, как я отнесусь к такому известию.

— Я рад за тебя, Радуц. Рад и за Анку. — Раду посмотрел на меня растерянно и грустно. — Я действительно очень рад…

«Это правда, — подумал я. — То, что я ему сказал, чистая правда, а он смотрит на меня с удивлением. Может быть, он прав? То, что я сейчас сказал, и в самом деле звучит удивительно. Я ведь любил Анку, она была моей настоящей, единственной любовью, а теперь я рад, что она полюбила Раду. А ведь я действительно рад. Значит, по пути сюда я ошибался? Меня волновали только воспоминания, только мои чувства, только то, что осталось во мне, а не Анка? Значит, мое путешествие сюда — это не возвращение в прошлое, а последнее с ним прощание? День встречи стал днем расставания?»

— Почему ты такой грустный, Раду? Ты не все сказал? Есть еще что-то, о чем ты умолчал?

— Да…

— Что?

— Анка больна…

— Что с ней? Это серьезно?

— Не знаю. Она сильно изменилась. Ты ее не узнаешь.

— Чепуха. Анка не могла измениться. Поедем к ней. Я хочу ее видеть. Я не прощу себе, если не увижусь с ней. — Я посмотрел на часы. — У меня осталось лишь сорок минут свободного времени. Меня ждут к пяти часам. Поедем.

— А может быть, не стоит?

— Не говори глупостей…

Автомобиль мчал нас через весь город, но я теперь ничего не замечал. Быстро промелькнули какие-то улицы, переулки, толпы людей, потом железная калитка дома с графитовой крышей и балконом в старорумынском стиле, темная деревянная лестница, ведущая из холла на второй этаж. Раду осторожно приоткрыл какую-то дверь, и я увидел Анку…

Нет, это была не Анка. Ни лицо, ни волосы, ни даже звук голоса женщины, лежавшей на тахте под коричневым пледом, не напоминали ту Анку, которую я знал. Я остановился у дверей, затаив дыхание, не решаясь шевельнуться. В открытое окно глядела белая колонна балкона, увитая зеленым плющом. Там, за окном, трещали воробьи, кричали дети, звенели трамваи, и все это казалось мне совершенно диким и страшным, потому что здесь, в комнате, на широкой тахте, лежало существо, которое не было Анкой и все-таки смотрело на меня со странной, выжидательной улыбкой. Мне казалось, что я должен сказать что-то решительное, что-то сделать, иначе она поймет мое состояние, но моей решимости, хватило только на то, чтобы подойти к тахте и взять ее за руку.

— Вот я и вернулся, Анка…

— Подумать только, — прошептала она, — подумать только, что ты вернулся с Красной Армией…

Да, сказал я себе, подавленный той невыразимой грустью и безразличием, которые я уловил в тоне ее слабого, словно перегоревшего голоса. Я вернулся, и вот мы встретились, и никто из нас не чувствует радости. Подумать только, что это Анка, та самая девушка, которая потрясла меня, из-за которой я сходил с ума, и вот я смотрю и не узнаю ее; где ее блестящие черные волосы, открытый и ясный лоб, где доброта, сиявшая в ее глазах? Мне вдруг показалось, что она сейчас заплачет, и я вспомнил, что в ту далекую первую ночь нашей близости она тоже плакала. Счастье и печаль были уже тогда соединены вместе…

— Ты останешься здесь надолго? — внезапно спросила она.

— Нет. Но я еще вернусь, и к тому времени ты поправишься.

— Я уже не поправлюсь…

— Глупости. Почему ты так говоришь, Анка? — Я смотрел на ее лицо, во рту у меня пересохло, и я чувствовал, как меня охватывает ужас. Она умрет? Она должна умереть? Нет, она не может умереть. И все-таки она умрет? — Ты хочешь умереть? Почему?