Николай Пороховник: Поездка в Новгород-Северский

Некоторое время он еще постоял на мосту, затем направился к лесу. Он шел по росе, оставляя за собой на зеленом лугу мокрый темный след. Небо везде сверкало голубизной. В чистом звенящем воздухе чувствовалась тихая, радостная приподнятость — начался новый день.

Потеплело. Климов снял плащ, постелил на траву и сел. Из деревни кто-то выехал на подводе, он услышал слабый перестук колес на бревнах моста. Затем, глубоко вдохнув этот густо настоянный лугом и лесом воздух, лег, закинув руки под голову. Небо было мудро и покойно в своей печальной осенней голубизне. Редкие облака кораблями по морю тихо скользили куда-то.

Он медленно, тяжело встал, надел плащ и вошел в лес. Зашуршала листва под сапогами. Шесть лет он не приходил сюда и сейчас заново открывал для себя и яркую осень, и тихую лесную дорогу. Он чувствовал, как накопившееся за эти годы нервное напряжение разряжалось, словно наконец-то был найден нужный контракт с землей. Даже тело расслаблялось. «Никуда я не поеду, работа и здесь найдется».

Он присел у обочины на поваленное дерево, думая о своем, и застыл, глядя на закружившийся в воздухе лист, а потом на свисавшую с ветки каплю, что, весело блестя, таяла под солнечным лучом. Ему казалось, что он видит даже влажный дух этой капли, уносящийся к небу, — настолько обостренно воспринимал он в эту минуту все вокруг.

Климов сидел в прохладном лесу, как на дне колодца: над ним тихо покачивались верхушки деревьев, а еще выше синело небо. Вдруг прямо перед ним на куст села синица, повертела головой и, неожиданно встретившись взглядом с человеком, затихла, не мигая. Они смотрели друг на друга. Его удивило, что в маленьких глазах синицы была какая-то своя, птичья печаль: «Неужели она может радоваться, печалиться?» — подумал он. Синица вся была настороже, но в то же время как будто пыталась понять его. Потом она торопливо взлетела и скрылась. Климов тоже поднялся с дерева: он не мог долго сидеть здесь, надо было возвращаться.

Он решил идти обратно по холму, опушкой леса. Вскоре тропа, которая вела к опушке, приблизилась к оврагу, пошла по самому его краю. На другом краю этой глубокой расщелины в земле поднимался высокий глиняный срез. Он вспомнил, как когда-то они, деревенские ребятишки, пробирались цепочкой, осторожно шли по той стороне оврага под высившимся над ними этим глиняным срезом, ноздреватой желтой стеной и оврагом, косо уходящим вниз. И вот, когда они огибали какой-то выступ в срезе этом, Алеша Лисицын, который шел первым, взглянул наверх и крикнул: «Гадюка». Все тут же рванули вниз, сначала прыгали, а потом уже кубарем катились на дно, темное, прохладное дно оврага, где не скоро пришли в себя.

Климов вышел на опушку и остановился. Луговой простор внизу был залит солнечным светом. Далеко было видно отсюда, с холма. Поблескивала между вербами речка, за которой из садов выглядывали соломенные и железные крыши; за деревней стояли на холме, белели в осеннем мареве кладбищенские березы, а дальше, еле видимые, чернели поля. Все было покойно и счастливо под чистым небом.

По широкой дороге, что разделяла на холме два леса, которые соединялись там, за холмом, Климов направился вниз. И тут из-за нижней оконечности леса вышел человек и медленно, глядя под деревья, вороша листву палкой, стал подниматься вверх. В руке у него была корзинка для грибов. В тот момент, когда человек нагнулся, видимо найдя гриб, Климов по угловатой, сухой и чуть сутулой фигуре узнал своего любимого когда-то учителя истории Петра Лукича. Он тут же хотел было спрятаться, уйти в лес, но учитель уже поднялся, и взгляды их, хотя и на расстоянии, встретились. Деваться было некуда, и Климов пошел ему навстречу.

— Здравствуйте, Петр Лукич! — еще издали, громко, как будто с годами учитель должен был плохо слышать, прокричал он.

— Здравствуйте, — ответил Петр Лукич, продолжая внимательно вглядываться в него.

— Не узнаете? Климов я, Сергей.

— Узнаю-у… — протяжно сказал учитель и замолчал.

Наступила пауза. В небесах натужно и низко загудело, пролетал какой-то тяжелый самолет. В лесу деловито пересвистывались птицы.

— Значит, есть грибы, Петр Лукич? — спросил он, чувствуя неловкость от этой паузы и возникшую школьную робость перед этим, когда-то грозным, учителем.

— Грибы? — переспросил тот. — Набрал вот, есть, значит. Да… Ну как твои дела?

— Не знаю, — сказал Климов.

— Что ж, это тоже ответ, — согласился Петр Лукич. — А все-таки — как? Ты, я слышал, поездил, помотался по свету. Увидел, наверно, много всего, так?