Анатолий Макаров - Ночью, на исходе зимы

И все… А теперь сиди и слушай Павлика. Внимательнее гляди по сторонам. Все-таки странно оказаться вдруг в категория лиц, которым принято давать наставительные советы, ничуть не стесняясь никаких их достоинств и достижений, поскольку имеется в виду, что в самом главном они свою жизнь позорно и очевидно прошляпили.

— Я, кажется, вообще сегодня многое понял, — сообщил я. — Наверное, по причине свадебной музыки. Страшная вещь. Называется «Кровь, пот и слезы». Без преувеличений действует на все, как говорится, стихии организма и души.

Павлик скорчил иронически-компетентную мину.

— Как же, как же… в курсе дела. У нас в конторе молодежь намостырилась культурно отдыхать. Аппаратура-то казенная, какая только хочешь.

Мы с Павликом вошли в комнату, которая сделалась вроде бы выше и просторнее с тех пор, как после смерти родителей Павлик вывез отсюда допотопный комод из мореного дуба, источенного жучком, и высокую кровать с никелированными шарами. И все же, несмотря на стеллаж и огромный телевизор, здесь витал дух вовсе не теперешнего, не нашего века жилья.

— Ты прав, — согласился я. — Сначала просто обалдение, отключение, затмение. Зато потом ого-го! Реакция обостряется, и многое становится очевидным. Из того, чего раньше не замечал. Например, что молодость прошла.

— Успокойся, — подмигнул мне Павлик, — припасов еще хватает. Нервы сдают, дед, нельзя тебе молодежную музыку слушать. Ты помнишь, лет пятнадцать назад, когда мы пацанами были, юность считалась… ну вроде бы преддверием жизни. Как бы подготовительной стадией — все еще впереди, настоящая жизнь, взрослые дела, свершения, удовольствия, — пока лишь пробная стадия, период предпусковых испытаний, как бы сказать. А теперь сразу пуск! В четырнадцать лет уже не готовятся к жизни, а живут на полную катушку — своя мода, музыка своя, свой мир. Нормальный ход! Знамение времени, пусть неудачник плачет. Помнишь, меня со школьного вечера за американскую пластинку вытурили? «Египтинелла» — буги-вуги. И еще карикатуру похабную в стенгазете намалевали — любитель музыки толстых.

Кухня в этой квартире была не совсем обычная — крохотный закуток без окон и дверей, но очень уютная. На дощатом столе оригинальной конструкции — Павлик сам его вычертил, сколотил и отлакировал — стоял уже пузатый семейный графин с желтеющими заманчиво в прозрачной влаге лимонными корками, и граненые трактирные рюмки теснились тут же, и нехитрая домашняя закуска, о которой вспоминаешь чаще, чем о любых ресторанных разносолах, — квашеная капуста, грибки, сливы, маринованные на дому.

— Минуту подождать можете, сейчас картошка сварится? — не отрываясь от плиты, спросила Татьяна.

Но Павлик был не в настроении ждать.

— Мы пока со свиданьицем в виде аперитива, — решил он, разливая водку по рюмкам. — Слушай, — с необычайным подъемом вспомнил Павлик, — ты представляешь, кто ко мне забегал? Перуанец. Куда что девалось? Будка — во, плешь, фиксы вставил. Два раза, говорит, расходился, а теперь нашел гражданку старше себя лет на пятнадцать. Представляешь, отдуплился?

Я на мгновение опешил, какой такой перуанец, что за бред, потом не выдержал и рассмеялся.

Павлик все-таки поразительный человек. Он пять лет служил на флоте, ходил на подлодке в полугодовое автономное плавание, в своем офисе он уже десять лет старший механик группы, незаменимый специалист, его посылают налаживать оборудование в разные города Союза, он отец семейства, наконец, и при этом помнит все школьные прозвища и произносит их с интонацией былой однозначности, и все наши мальчишеские приключения переживает с таким счастливым энтузиазмом, будто случились они вчера вечером.

— Что поделаешь, Паша, — вздохнул я несколько лицемерно о судьбе нашего незадачливого приятеля, к которому, по соображениям ныне уже совершенно туманным, прилепилась некогда кличка Перуанец. То ли уничижительная, то ли лестная напротив того, пойди теперь разбери.

— Время, Паша, проходит. Скоро только и останется, что вдов подбирать.

— Все понял, — завелся вдруг Павлик, уже блестя немного глазами. — Заглуши в себе эту кровавую и потную музыку.

И надо же было, чтобы именно в этот ностальгический момент кто-то тревожно и пронзительно позвонил в дверь…

Так я женился. Но это, как говорится, уже из другой оперы.