Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Дров привезем, — заверил Богдан. — Вот управимся немного в поле. Ты, наверно, хорошо учишься?

Мальчик кивнул головой.

— Молодец. Пойдешь в науку — большим человеком станешь. Читай, читай!

Иван-Павлик, не осмеливаясь ослушаться старшего, уткнулся в книгу, а Богдан замолчал и отвел от стола прищуренные глаза. Не хотел беспокоить парнишку своим взглядом. А смотреть на него так и тянуло, представлялось даже, как он учится в такой школе, где скажешь слово в одном конце коридора, и оно сразу полетит в другой конец. Даже час какой посидеть в такой школе — одно удовольствие (случилось как-то быть там на собрании), а столько лет проучиться в ней, словно побыть в городе…

Невольно вспомнилось, как водил когда-то в первый класс Пантю. Сам залатал и подбил высушенными кленовыми гвоздиками ботинки, сшил из мешковины ранец. Не первый день занятий тогда был, — Пантя не мог пойти раньше, сильно кашлял. Еще издали услышали звон, что иногда долетал с ветром чуть не до Арабиновки.

— Поп звонит, — сказал Пантя.

Отец молчал, так как не знал, где звонят: школа была рядом с церковью.

Подошли ближе и увидели, что возле школы на суку старой груши висит самый маленький церковный колокол с веревкой и техничка дергает за эту веревку. В коридоре — ведро бондарной работы, с водой. Стоит на табурете, а под ним еще ведро, тоже деревянное. На полу лужа, будто тут не воду пили, а умывались… Один босоногий хитрец выскользнул из класса и ухватился за привязанную цепочкой медную кружку. Зачерпнул полную, не выпил и половины, остальное вылил назад в ведро, верхнее.

— Хочу воды, — несмело прошептал Пантя…

Брякнула щеколда в сенях, потом открылась дверь в хату, и в широком темном проеме показалась сначала женская рука с ведром воды, а потом нога в тонком чулке и запыленном черевике.

— Ой, я ж и не знала! — чуть не испуганно промолвила женщина, войдя в хату и блеснув настороженными глазами на гостя. Поздоровалась растерянно, словно виновато. — Сидишь все! — накинулась на сына. — Свету не видишь за этими книжками! Вышел бы да крикнул! Я, знаете… — обратилась уже к Богдану и подобрела лицом, развела красивые губы в улыбке. — Женщины возле колодца собрались… Ну, известно же, какой теперь разговор… Иди курам посыпь! — приказала сыну, — И дров наколи!

— Сейчас, — сказал Иван-Павлик, однако не стронулся с места и от книжки не отрывался.

— Так, может… это самое… — отозвался Богдан, — мал он еще для топора. Пускай читает, а я тем временем…

Мальчик встал, но когда вылезал из-за стола, то объяснил прежде всего Богдану, что сегодня он должен сдать эту книжку в библиотеку и взять другую. Библиотекарша новые должна привезти. А завтра все старшеклассники начнут подкрашивать школу, и он пойдет, хотя еще и пятиклассник.

Идя домой, Богдан, хотел того или не хотел, мысленно то и дело возвращался к Ивану-Павлику, который так сроднился со своей школой, с книгами, так увлек этим и его, Богдана, что на какое-то время забылось и о войне, и об оккупации. Может, это и хорошо, что так спокоен и уверен малыш, и знает больше, чем кто-либо в Арабиновке: все же его отец — человек партийный, председатель такого большого колхоза.

Мать парнишки почему-то ничего не сказала ни о муже, ни о своих каких бы то ни было намерениях или планах. Как будто умышленно избегала разговора обо всем том, что напоминало войну, оккупацию, будто боялась, что если заговорит об этом, то ненароком скажет что-то лишнее, недозволенное. Богдан даже удивился, что Клава была тай осторожна с ним, зато уверенность Ивана-Павлика подавала какую-то надежду на лучшее. Хоть немного, но подавала.

Свернул старик с улицы на арабиновскую дорогу, тут намеревался даже остановиться возле школы (благо она была по дороге), может, даже зайти посмотреть, какой там нужен ремонт, как вдруг услышал доносившуюся с улицы необычную трескотню. Оглянулся — за строениями и садами ничего не было видно, а трескотня усиливалась, перемешивалась с грозным гулом и быстро приближалась. Трещал не трактор, не грузовик, их уже не было в колхозе.

Не успел Богдан определить, что так гудит и трещит, как на арабиновскую дорогу выскочило несколько мотоциклов. Что за люди на них? Одежда зеленая, хоть немного и желтоватая от пыли, на головах железные каски, как у старобинских пожарников. Но вряд ли это пожарники! Те на мотоциклах не ездят.

Хотяновский свернул с дороги и сразу увидел, что впереди каждого мотоциклиста торчит дуло. Догадался: немцы! Это и есть те самые оккупанты, что бросали на Арабиновку бомбы, те, что хотят тут хозяйничать. И в Арабиновке, и в Голубовке, и во всем колхозе. Да только ли в одном колхозе?