Виталий Захаров - Раскаты

Конечно, в нашем лесном краю вполне может случиться и так, как предсказывает Павел Иванович: попробуй доберись из райцентра или хотя бы из Кудейхи с техникой до наших ушедших за леса и болота полей! Волей-неволей запустырятся (оно началось уже, началось) наши поля, но ведь время-то не такое идет, чтобы бросаться землей, рано или поздно все одно придется заново обживать и засурский уголок. Правда, в нашей республике не столь уж богато подобных непроезжих мест, затраты будут не больно велики… Ох, и о чем думаешь-то ты, как думаешь-то?! Ну, а что до боли нашей и страха нашего с Павлом Ивановичем за судьбу своей деревни, то ведь оба мы понимаем, что это — наше сугубо и глубоко личное и мало ли такого личного растоптано и топчется грузным и грозным сапогом неумолимого времени? Да понимаем мы и то, что не удержать молодежь в таком, в общем-то, захолустье в наше столь бурное время. Вот, скажем, мы с Венькой…

— Это вас не касается. Вы, что называется, — летайте…

— Э-э, Павел Иванович! — Я уже немножко освоился с ним, держусь смелее и даже грожу ему пальцем. — Это знаете чем пахнет? Это пахнет кастой избранных!

— Ну вот, скажешь тоже… — бормочет мой учитель, сконфуженно. Пожалуй, я бы добил его сейчас, хотя бы в этом пункте, но мы, к сожалению, уже около его дома. — Кесарю — кесарево. Вы ведь с детства обещали много, учились вон как… Ну, вечером, значит, к нам. Дотолкуем за чаем. Я сразу, как услышал о твоем приезде, приобрел чаек. Крепенький…

— Обязательно, Павел Иванович, спасибо. А пока пойду я, поброжу.

Назло железной власти городской жизни, в которой каждый день расписан буквально почасно, в Засурье я стараюсь жить незапланированно: когда что захочется, то и делаю. Но и здесь со временем все же сложились кое-какие обязательные, как говорится, мероприятия. Так один из дней я отдаю просто «обходу» деревни: брожу по улицам, захожу в магазин, в контору, в клуб. Смотрю, слушаю, рассказываю, расспрашиваю, отвечаю. Со всеми, кого ни встречу, потому что колкий озноб первого дня от встречных внимательных глаз изжит окончательно, здесь я опять до конца свой. Сегодня мой «обходной» день начался со встречи с Павлом Ивановичем, зачем-то с утра ходившим в школу.

Шагаю дальше. Блаженствую, купаюсь в своем печально-светлом настроении, как в райском пруду. Правда, в подобном «обходе» днем есть и своя неприятная сторона: все на работе, а ты шлендаешь один по деревне руки в брюки… А сегодня-то уж вся деревня вообще словно вымерла, кругом ни души. Даже собаки разбрелись куда-то по своим заботам, одни куры беззаботно нежатся на солнечном пригреве. Черт, надо было пойти с бабкой на ток. Но увы — проспал.

Ну, а ведь можно заняться и другим, не менее приятным, чем растабары с сельчанами: уставиться, раскрыв рот, на окна, карнизы, крылечки домов и на дворовые ворота. Ах, как любили и умели у нас работать с деревом! Буквально на каждом доме кружевные узоры: златокудрое солнце и горластый петух, улыбчивая луна и даже длиннокосая Василиса Прекрасная… Но и среди всего этого разукрашенного ряда я четко выделяю мастерскую работу нашего знаменитого когда-то на всю округу плотника — топором ложку запросто, как говорится, вытачивал! — деда Фрола Романыча, или, как его называли сокращенно, деда Фролана. Тот дом, к которому приложилась его рука, сразу выделяется из общего ряда. Он всегда расписан щедро, но без изощренности, строго и законченно. У него — свое отдельное лицо. Но все дома его отделки тем не менее чем-то сразу напоминают сказочный расписной теремок. Значит, умел старик выказать народное пониманье красоты… Третий, по-моему, год пошел, как помер старик Фролан, потихоньку разбрелись кто куда древолюбы, скучившиеся было вокруг него, и совсем не поет теперь во дворах веселая щепа. Но… не буду, не буду, банальным считается ныне «плаканье» как о хиренье малых деревень, так и об оскудении народного ремесла. Слава богу, что ветер этот дует не официально, власти даже пытаются там и здесь организовать кружки, цеха и даже целые фабрики (как тут не вспомнить цех народного ремесла при Шумерлинском древзаводе или Альгешескую фабрику «Чудесные узоры», изделия которой прославились, считай, по всему миру), но они — капля в море во всенародном творчестве. Обернется дело настоящим лишь тогда, когда внимательность, бережность и любовь к каждому творцу-умельцу начнут жить в душе всего общества. И лишь тогда станет невозможной ирония в устах собратьев-интеллигентов в адрес «любителей из народа»…