Виталий Сёмин: Семеро в одном доме. Женя и Валентина. Рассказы

В диспетчерской Александров минуту молча нас рассматривал.

— «Иртыш» пошел к Пятиизбянкам, — сказал он.

— Капитан не получил вашего распоряжения? — спросил Шорников.

Александров молчал, и я догадался.

— Не захотел поворачивать к Калачу?

Александров кивнул.

— В Калач крюк небольшой, но скорость теряется. Команде премия нужна.

Он усмехнулся. Это была не только наша, но и его неудача. Она нас чем-то равняла.

— Что же теперь? Всё? — спросил Володя.

Александров опять помолчал.

— Через час должен быть «Соликамск». Я передал, чтобы его обязательно завернули на Калач.

— А если не послушает?

Александров пожал плечами.

Протомившись минут сорок, мы пришли в диспетчерскую. Мне показалось, что в глазах Александрова мелькнул прожекторный отблеск.

— Идет! — сказал он нам.

— Повернул? — спросил я.

Александров кивнул. Это был уже и его азарт.

Опять крановщик зажег прожектор, поднял шлюпку. Она висела наготове на ярко освещенном крюке. Опять мы всматривались в темноту, прислушивались к ночному дыханию воды. Опять бегали в диспетчерскую. Александрова не было. Он явился минут через десять. На нас не смотрел.

— Попробуем ещё, — сказал он. — И «Соликамск» не согласился.

Он позвонил при нас на шлюз, кого-то распекал, кем-то возмущался, выслушивал чьи-то оправдания.

— Не выпускайте из шлюза, пока не согласится!

Нам он сказал:

— Ерунда, конечно. Как е выпустишь!

— Значит, — сказал Володя, — надежда только на сговорчивость капитана?

— Александров внимательно посмотрел на него и опять потянулся к телефону.

— Слушай, — сказал он в трубку, — у тебя «Ангарск» на подходе? Подержи немного в канале. Я сейчас к тебе груз пришлю.

Он повернулся к человеку, которого я до этого замечал только боковым зрением и которого по замасленной кепке считал кем-то вроде судового механика.

— Третьи сутки люди не могут уплыть, — сказал ему Александров.

— Четвёртые, — поправил Шорников, и все мы посмотрели на того, кого я посчитал судовым механиком.

— Четвёртые, — согласился Александров. — Тебе утром надо быть в Волгограде. Возьми их на борт, прошлюзуйся, подожди «Ангарск» у тринадцатого, погрузи их на корабль и иди на Волгу.

Человек поднялся со стула, на котором все это время молча сидел, и я увидел, что это худощавый парень лет двадцати пяти с очень сосредоточенным выражением лица. Сосредоточенность беспокоила меня. В ней не было нам места. Он договаривался с Александровым, когда надо быть на Волге, какую нефтеналивную баржу брать на буксир, а я ждал, когда же он спросит, какая у нас шлюпка и как мы думаем её грузить на «Ангарск». Александров, считал я, устал и хочет от нас избавиться. Он забыл, как посылал нас к Пятиизбянкам и что из этого получилось.

— Это Бобенко с буксирного теплохода, — сказал нам Александров и замахал руками, когда мы стали его благодарить: — Идите, идите!

Мы шли за Бобенко, а я думал, что нам нельзя уплывать из Калача. Все кончится, как в Пятиизбянках. Я сказал об этом Ивану Васильевичу. Он ответил:

— Все-таки попытаемся.

При свете кранового прожектора я увидел, что кормой к нам стоит тот самый «БТ», мотор которого мы слышали по ночам у себя на дебаркадере. На палубе у него была военная теснота. Для шлюпки место нашлось лишь возле железного кожуха трубы. Как только отошли, затрясло, как на танкетке или в грузовике на булыжной дороге. Работала слишком мощная для такого корпуса машина. С палубы нас сдуло. Сунулись было к штурвальному, но в рубке негде повернуться. К тому же за рулем стоял парень с обаполом. Должно быть, крепко на что-то наткнулся — синяк не спадал. Прошлым вечером он бродил по дебаркадеру в поисках укромного места и фыркал, встречая нас в этих местах, потому что бродил не один.

Иван Васильевич тогда сказал:

— До войны мы жили рядом с железнодорожной станцией. У нас тех, кто любил посудачить, кто выходил гулять на вокзал, называли «угловые», «бановые». «Угловые» — было понятно. Стоят на углу. А вот немецкое слово «бангоф» — вокзал — я узнал потом. И удивился. Что за причуды языка! Почему «бановые», а не, скажем, «вокзальные»?

— Эти тоже «бановые», — показал я тогда Ивану Васильевичу на парня с обаполом и его девушку.

— Не знаю, как их здесь называют, — сказал Иван Васильевич, — но вижу их здесь постоянно.

— Это понятно, — сказал Володя. — Тут пароходы из Москвы, с Волги. Пароходная музыка, пассажиры, пароходные буфеты. Я понимаю тех, кого у вас называли «бановыми».