Виталий Сёмин - Ласточка-звездочка

version="1.0" encoding="utf-8"?> nonf_biography prose_military Виталий Николаевич Сёмин Ласточка-звездочка

Автобиографическая повесть Виталия Николаевича Семина «Ласточка-звездочка» продолжает «военную» серию «Самоката». Название серии — «Как это было» — объясняет издательский замысел: рассказать о Великой Отечественной войне честно и объективно — насколько это возможно. Честность гарантируют имена авторов: это русские писатели-фронтовики, очевидцы описываемого, люди с безупречной личной и творческой репутацией. Объективность, мы надеемся, обеспечит «научный аппарат»: в каждой книге серии художественное произведение дополняется статьёй историка, излагающей сегодняшний взгляд на описываемые события.

Сергей, герой «Ласточка-звездочка», вырос в Ростове-на-Дону. В 1941 году ему было четырнадцать лет; первые бомбёжки, бои за город, немецкую оккупацию он встретил семиклассником, вместе с друзьями, родителями, учителями, — беда была общей, и это помогало переносить её тяжесть. Но потом на долю Сергея выпала личная война, которую ему предстояло вести уже одному: угнанный в Германию, он стал остарбайтером (нем. Ostarbeiter — работник с Востока), бесправной и почти бесплатной рабочей силой для немецких хозяев, фактически возродивших рабство.

День четырнадцатилетия Сергея был всесемейно признан новой ступенью его домашней самостоятельности. Обязательное возвращение домой передвигалось с десяти на одиннадцать часов вечера, а велосипед, который до сих пор считался собственностью отца (отец никогда на нем не ездил), окончательно передавался Сергею. Все эти важные решения были шутливо сообщены на взрослой половине стола и торжественно оглашены на детской. Друзья Сергея целый час мыкались в ожидании ужина среди утомительно многочисленных взрослых. Разочарованные тем, что на детской половине стола не поставили вина, они пережидали речь отца Сергея с набитыми, но из вежливости переставшими жевать ртами, запили ее огромным числом стаканов чая, деловито соревнуясь, заели пирожными и вытащили Сергея во двор, где устроили ему великое осмеяние.

— Сереженька, ласточка, звездочка, — противным тонким голосом, полагая, что он подражает матери Сергея, тянул Генка-«ремесло», по прозвищу Сагеса, — уже одиннадцать часов, пора домой!

Сергей польщенно багровел. Сагесе было шестнадцать лет, выглядел он на все восемнадцать, и уже одно то, что он занимался Сергеем, укрепляло позиции Сергея во Дворе.

Двор (с большой буквы — «Двор!») был великой страной и могучим государством, о существовании которого взрослые догадывались только тогда, когда в какой-нибудь из квартир вылетало стекло или где-нибудь в подвале дворник находил опаснейшие запасы черного дымного пороха и капсулей «жевело» к охотничьим патронам. «Чей это порох? Кто выбил стекло? — допытывались тогда в девятнадцати семейных квартирах сорокаквартирного дома на углу улицы Маркса и Синявинского проспекта. — Кто вчера ходил по крыше? Кто открыл водопроводный кран в сторожке Максима Федоровича?»

— Мекса? — переспрашивал стойкий подданный Двора. — Не знаю…

— Не Мекса, а Максима Федоровича, нашего дворника! — взвивались родители. — Два дня ни шагу во двор!

И наказанный угрюмо усаживался за кухонный стол — кухни выходили окнами во двор — делать уроки.

Вечером, едва темнело, у окон наказанных собиралось свободное население Двора.

— Сявон!

— Выходи!

— В «колдуна» будем!

Славку Иващенко наказывали чаще других — у него был очень суровый отец, которому он, однако, никогда ни в чем не уступал.

— Не могу, — не подходя к окну (подходить к окну ему было строжайше запрещено), кричал Сявон, — наказан!

— За что? — настораживались внизу.

— А я знаю! У Мекса кран потек, а я при чем?

Внизу затихали, совещаясь. Потом под команду «раз-два-три!» начинали скандировать хором:

— И-ван-Ма-тве-евич, ваш-Слав-ка-ни-при-чем!

И опять:

— И-ван-Ма-тве-евич, ваш-Слав-ка-ни-при-чем!

Ребята знали — Славкиного отца так можно только еще больше озлобить, но Двор утверждал себя сопротивлением произволу взрослых, и потому хор продолжал рявкать до тех пор, пока наверху с грохотом не разлетались половинки кухонного окна. Свет в окне заслоняла широкая фигура Ивана Матвеевича: