Александр Беляев - Изобретения профессора Вагнера. Лаборатория Дубльвэ (сборник)

– Неужели вы предполагаете, что и здесь, в этом мире, на микроскопических планетах появится человечество?

– А почему бы и нет? От появления до гибели планетной системы это человечество будет жить всего несколько наших минут. Но для них наши минуты будут равняться миллионам лет. В эти пять-шесть минут будут сменяться поколения, создаваться и гибнуть государства, войны и революции будут потрясать «мир», люди – рождаться, страдать, думать о бесконечности, считать себя «венцом творения» и умирать… Быть может, здесь родятся великие астрономы, которые будут изучать Вселенную. Но стенки стеклянного шара им будут недоступны по своей неизмеримой отдаленности, о них они не узнают никогда… Возможность существования такого микрокосма допускал наш русский поэт Валерий Брюсов. Правда, он писал о мире электронов. Он говорил:

Профессор Вагнер перевел это стихотворение на немецкий язык и выразил сожаление, что не может передать красоты чеканного стиха поэта.

– Изумительно! – воскликнул Брауде и полушутя задал вопрос: – А вдруг и наша Вселенная заключена в такой же стеклянный шар и является только лабораторным опытом какого-нибудь космического профессора Вагнера?

– Не думаю! – серьезно ответил Вагнер. – Хотя подобие шара, может быть, и существует. Ведь Эйнштейн доказывает кривизну «бесконечного» мирового пространства. Во всяком случае, если бы такой сверх-Вагнер и был, он не божество, как не бог и я: я не «творю» миры, а только пользуюсь вечными мировыми силами, которые прекрасно обходятся без творца.

– А скажите, профессор, мы не сможем увидеть это микроскопическое человечество, наблюдать его историю?

– Боюсь, что нет. Микроскопичность этого мира, необычайная быстрота его времени делают недоступным для нас наблюдение, как если бы этот мир был отдален от нас миллионами километров. Здесь миллионы лет протекают в минуту. Это превосходит наши земные восприятия. Но я пытаюсь проникнуть и в эту тайну. Я предполагаю устроить особый телемикроскоп и снимать при помощи особого кинематографа, делающего тысячи снимков в секунду; затем увеличивать снимки на экране и показывать их в замедленном темпе. Но и при такой быстроте съемок каждый из отдельных снимков, вероятно, зафиксирует моменты, отделенные столетиями их времени.

– А если бы удалось замедлить движение их планет?

– Этим самым мы сразу удлинили бы их жизнь, хотя они едва ли заметили бы это, так как одновременно замедлились бы все процессы их органической и психической жизни. И тогда мы могли бы войти с ними в сношение хотя бы при помощи радио. Едва ли нам удалось бы создать приемники такой чувствительности, чтобы они реагировали на самые «мощные» передающие станции этого микроскопического мира! Но в конце концов нет ничего невозможного!

– Смотрите! Смотрите! – воскликнул Шмидт. – Центральное ядро все уплотняется и светит сильнее, а от туманности отделяется сгусток!

– Не так скоро! Просто вы привыкли к темноте комнаты; а «сгусток» – одна из будущих планет – образовался уже несколько дней тому назад, но вы увидали его только сейчас, когда туманность повернулась к вам.

Однако мне пора, работа ждет меня! – И профессор Вагнер ушел в кабинет.

А Брауде и Шмидт как зачарованные смотрели на стеклянный шар, где медленно вращалась голубоватая туманность нового мира, созданного человеком.

Профессор Вагнер не ошибся: «игрушка» чрезвычайно заинтересовала Шмидта. Брауде не отставал от него. Они часами сидели в темном зале перед стеклянным шаром и наблюдали за изменениями светящейся туманности.

Зрелище было действительно захватывающее.

Туманная космическая масса все уплотнялась, принимала очертание шара и с каждым часом светила ярче. Голубоватый свет белел. На него уже было больно смотреть незащищенным глазом. Пришлось надеть дымчатые очки. Вокруг светящегося шара появилось кольцо с утолщением, как бы узлом, на одном месте. Кольцо разорвалось и, постепенно укорачиваясь, слилось с «узлом».