– О! – кричит Ян возбужденно. – Врбецкий! Брат Франта! Знакомьтесь, товарищи! Это брат Франта. Пижма! Это наш Пижма!…
Йозеф смеется. Врбецкий несколько сконфужен всем этим шумом, он слегка пожимает плечами и произносит:
– А!
Он садится рядом со мной, на заднее сиденье. Теперь Ян совсем поворачивается к нам и едет задом наперед, радостно взглядывая то на нас, то на Врбецкого выпуклыми голубыми глазами.
– Брат! – восклицает он. – Скоро мы будем на Шумаве. – О, там ждет тебя твоя любимая жена, твоя красавица Марушка. Она смотрит в окно и не может дождаться своего Пижму.
– А! – говорит Врбецкий и прикрывает веками глаза.
Впереди, в зеркальце, я вижу улыбающееся лицо Йозефа.
– А почему – Пижма? – спрашивает Николай Иванович. – Имя ведь как у него – Франта? Франтишек?
– О, это целая история! – кричит Ян. – После войны приехал на Шумаву Кантор, это старший лесничий, инженер, прекрасный парень, вы увидите Кантора, и он говорит Франте: – Ты – Пижма! – такое у него было слово. Франте понравилось это слово, и он стал говорить всем: – Пижма, Пижма, – и его все стали называть: Пижма. Все теперь знают: Пижма – это Врбецкий. Он там депутат был восемь лет, его любят. Он добился, школу открыли в Сушицах, больницу, его любят.
– А! – говорит Врбецкий.
– Пижма – это, по-моему, какое-то растение, – вспоминаю я. (И точно: уже в Москве я нашел в словаре: ПИЖМА ж. растн. (Tanacetum vulgare), дикая – рябина, желтая, полевая, рябишник… Оказалось, что это имя еще носят две речки и один городок у нас на севере.) – Кантор, молодец, охотник, смелый. Когда заносы были сильные после войны, снег два с половиной метра, и окончился хлеб, он на лыжах ходил в Сушицы за хлебом, его диверсанты обстреливали. Тогда много было этих диверсантов, потом их Пижма всех переловил, брат Пижма.
– А, – говорит Пижма.
– А когда Марушка рожать собралась, Пижма был на границе в секрете и не мог прийти к ней, к любимой Марушке, а снег был полтора метра, пограничники поместили носилки между двух лошадей, положили Марушку и повезли верхом в больницу. И она родила маленькую Марушку, красавицу. Я мечтаю, чтобы мой разбойник поженился за этой младшей Марушкой. Можно так сказать по-русски?
– На этой Марушке, – поправляет Николай Иванович. – А вообще ты здорово говоришь по-русски, Ян.
– Только сам учился, в школе и сам. У вас я еще не был, но все знаю про Москву, Ленинград. – Он становится коленями на сиденье, совсем повернувшись к нам: – Брат Пижма! Мы покажем нашим дорогим друзьям нашу Шумаву, наши леса. Пусть они станут шумавскими волками. Шумавские волки, Пижма!
Пижма дремлет. Ян встречается взглядом со мной и, вспомнив, говорит с подъемом:
– Но сначала мы покажем город Писек и высокий мост, где вы кончали войну. Сначала это.
Да, мне нужно только это. Городок с несколько неблагозвучным для русского уха названием – а почешски Писек – песок, там в средние века мыли золото на реке Отаве, – а не доезжая километров десяти, высоченный мост над Влтавой. Я уже бывал там когда-то, но это было так давно, и я был так молод, что это словно был и не я.
Тогда в самом начале мая, когда мы отдыхали, отойдя во взятую нами Вену, нас подняли по тревоге – все бывшие воздушно-десантные войска, всю 9-ю ударную армию и перебросили с 3-го Украинского фронта на 2-й. Мы наносили удар в северо-западном направлении. И немцы, боясь попасть в котел в самом конце войны, оставили фронт и покатились на запад, стремясь уйти к американцам. Началась гонка преследования. И те немецкие и власовские части и подразделения, которые слышали уже за спиной наше дыхание, торопливо сходили с шоссе, углублялись в леса и там, хоронясь, ночами продолжали движение, уже отстав от нас. А мы рвались вперед! С ходу вошли мы в Чехословакию, взяли город Зноймо. И потом мы уже двигались по человеческому коридору, среди радости и ликования. Нам бросали цветы и протягивали кувшины с вином, нам махали руками, нас обнимали. На этой дороге и застала нас весть об окончании войны.
А утром дорога оборвалась и перед нами открылась удивительная картина. Прямо перед нами высоко-высоко в воздухе повис мост. Всем показалось, что мы летим, ведь все мы знали это ощущение, все были парашютисты. Он был переброшен не с берега на берег, а, собственно, с горы на гору. Сама река была далеко внизу, и над самой водой был еще один мост – подвес ной, а у воды желтел песок и росли темные старые ели – они тоже были глубоко внизу, и мы смотрели сверху на их вершины.
Читать дальше