Константин Симонов - Товарищи по оружию

Полынин поднялся, пожал большую мягкую руку Татьяны Степановны, тряхнул Машину руку и так стремительно вышел в коридор, открыл и захлопнул за собой дверь, что обе женщины окончательно сообразили, что он ушел, только когда он уже быт на лестнице.

– Вот возвращаются же люди домой! – сказала Татьяна Степановна, думая о сыне и эгоистически забывая, что о Полынине никак нельзя сказать, что он возвратился домой.

Маша молча присела к столу и, поглядев на мать, впервые подумала о том, что она одинока в силе своего чувства к Синцову: раньше они с матерью сходились на одном человеке, которого обе любили больше всего на свете, – на Павле, теперь они уже никогда не сойдутся в этом. Никто и никогда не будет любить Синцова с такой силой, как она, и ни от кого, даже от матери, она не вправе ждать этого. Она понимала, что это естественно, что так и должно быть, и все же ей сделалось тяжело и от сознания этого и оттого, что ей скоро надо садиться в ночной пустой, гремучий трамвай, ехать на Белорусский вокзал и брать там билет до города, в котором уже девять дней как нет Синцова.

Выехав за Окружную дорогу, Полынин, как и собирался, уговорил шофера «газануть», и тот меньше чем через час был в Монине.

Поднявшись на второй этаж построенного в прошлом году нового дома для семей комсостава, Полынин, едва успев позвонить, услышал за дверью быстрые шаги матери. Она открыла ему, не

– Здравствуйте, мама. – Несмотря на невысокий рост, Полынину все-таки пришлось нагнуться, чтобы обнять мать.

Мать поцеловала его несколькими мелкими, быстрыми поцелуями в щеку и в искалеченное ухо и, не удивляясь его возвращению, сказала:

– Дай-ка чемодан-то.

– Что вы, мама! – с почтительной нежностью, с какой он всегда говорил с матерью, ответил Полынин и пошел в комнату, держа в одной руке чемодан, а другой крепко прихватив мать за плечи и почти отрывая ее от пола.

– Что ты меня в воздух тащишь? Радуешься, что такой здоровый вырос? – говорила мать, идя рядом с ним.

Полынин поставил чемодан на иол у обеденного стола, посадил мать, сел напротив нее и спросил:

– А что, правда здоровый?

– Устал, что ли? – не отвечая на вопрос и вглядываясь в его лицо, спросила мать. – Так после госпиталя ни разу и не написал. Не совестно?

– Есть маленько. – Полынин поглядел в глаза матери и сразу же, пока она не успела приготовиться к другому, сказал ей, что на рассвете снова улетит.

– Далеко ли? – спросила мать, не меняя выражения лица, хотя слова сына были для нее и тяжелыми и неожиданными.

– В Минск, а там видно будет.

– А на какую должность? – спросила мать.

Она никогда никому не рассказывала о делах и должностях сына, но сама любила знать, на какой он должности и что делает.

– Покамест в распоряжении штаба Белорусского округа.

– Что ж я тебе не говорю-то! – Мать всплеснула руками. – Лидия Григорьевна приходила сегодня ко мне чай пить (Лидия Григорьевна была жена комиссара той авиационной части, из которой Полынина откомандировали в Монголию). Поздравляла меня, рассказывала – тебе вчера полковника присвоили! Или ты уже знаешь?

– Знаю, – сказал Полынин, которого сегодня все поздравили с этим, когда он прямо с самолета явился в штаб ВВС.

– Как же тебя теперь собирать-то? – встревожилась мать. – Обмундирование у тебя все старое, майорское…

– А какая разница? – сказал Полынин. – Запасные шпалы у вас найдутся?

Он знал, что у матери есть старая жестяная коробка из-под монпансье, где специально хранятся запасные целлулоидные и матерчатые подворотнички, петлицы, привернутые к картонке шпалы и даже кубики, сохранившиеся с того времени, когда он был старшим лейтенантом.

Мать кивнула, помолчала и сказала:

– Как же так? Полковника присвоили, а назначения не дали?

За этим вопросом был другой, не заданный, главный, интересовавший ее: полетит ли сын в Польшу, куда сегодня утром вошли наши войска, или останется при штабе в Минске?

– В Минске навряд ли задержусь, – понял вопрос матера Полынина. – Но, скорей всего, все это ненадолго, временно.

– А по мне, пусть лучше бы ты куда надолго поехал служить, – неожиданно сказала мать, – чтобы там и квартира была, и меня бы взял с собой. А то приезжаешь-уезжаешь, а я тут сиди, как кукушка в чужом гнезде.

– Почему же в чужом?

– Конечно. Только разговор, что дали квартиру, а ты и не жил в ней. Мебель без тебя расставляла.

– Ну и слава богу. Буфет-то новый?

– Купила. С книжки с твоей деньги взяла.