Вячеслав Бучарский - Экзамены

Иннокентий вздохнул, достал сигареты.

— Со мной тоже, — продолжал он, закурив. — Принимает за какого-то литературного героя. Если я, в общем-то, пацаном начинал с Братска и здесь буду строить уже четвертую за свою жизнь плотину, то это для нее важнее всех моих чисто человеческих качеств. Вот, влюбилась. Мечтает построить со мной красивый быт: турпоходы, полеты на дельтаплане, Третьяковская галерея дома, переснятая на слайды. Вот такая ерунда у нее в голове! А я ведь уже старик, Кирька! Меня уже ни на что больше не хватает, кроме как на эту суровую мою работу! Мне бы прийти вечером домой, надеть мягкие шлепанцы, посмотреть телевизор — и на боковую. И вообще — разве оставил бы я дом, семью, будь Валентина ну хоть на несколько граммов умнее?

— Что это ты несешь! — возмутился Кирилл. — Валентине до Тани как до неба! Ты иди, иди к Тане, а то я тебе надаю по шее. Ишь старик нашелся! Иди и танцуй с Таней, если не хочешь, чтобы ее у тебя увели.

— Кирька, ну а вдруг со мной ей будет плохо? Вдруг она пожалеет потом… и влюбится в какого-нибудь синеглазого красавца вроде тебя?

— И влюбится, если ты постоянно будешь думать об этом!

Вода в котле закипела. Уздечкин вывалил из миски очищенный картофель, зачерпнул полную ложку соли и сыпанул в котел.

С берега послышался крик Бурнина:

— Эй, Пескарина, иди чисть свою рыбу! Наловил, понял, одних сопляков!

Сидя на корточках, он обдирал ножом чешую с ершей. Рыбешки были мелкими — в половину карандаша. Подрагивая обнаженными могучими плечами, Бурнин орудовал ножом, поминутно укалывался и зверски ругался.

— Я сейчас… сейчас. Ну погоди чуть-чуть, — бормотал Карнаухов. Он держал ореховое удилище и завороженно вглядывался в поплавок, вокруг которого разбегались по воде круги мельчайших волн.

— Ты не отмахивайся, понял! Иди и чисть! — раздраженно, уже с настоящей злобой в голосе приказал Бурнин.

Карнаухов дернул удочку, из воды выскочил пустой крючок. Нос, брови, губы — все на небольшом и невзрачном личике Карнаухова зашевелилось, задергалось от досады. Он положил удилище в ивовый куст и пошел к Бурнину.

Перед отъездом на остров Уздечкин взял лаврового листа, перца, укропа, перловки. Теперь дело было за рыбой. Засыпав в котел крупу, Уздечкин нашел в сумке кусок марли и пошел с нею к воде.

— Ген, а помельче рыбы не было? — спросил он у Карнаухова.

— Чибряки плохие, — серьезным тоном откликнулся тот. — Они дожжевые, хоть жирные, да бледные. Таких только ерш и берет, другая рыба не любит.

— Это тебя другая рыба не любит, — вставил Бурнин. — Потому, понял, с пескарем только ерш и корешится!

— Ну чего ты! — обиделся Карнаухов. — Были бы черви навозные или, к примеру, опарыш, я бы наловил. Тут рыба есть. Во, слышь, плесканула как! Вон, вон… еще одна! Как раз возле нашей сетки. Может, проверим, а?

— Еще чего! — рявкнул Бурнин. — Только поставили… Ты чисть давай, не филонь!

— Слушай, Леха, что ты на него все покрикиваешь? — заступился Уздечкин. — Ген, дай ему разок по кумполу, чтобы не командовал!

Бурнин, голый по пояс, в драных, закатанных по колено штанах, огромный и тяжелый, ласково оглядел тщедушного Карнаухова.

— Иначе Пескаря из речки и не вытащишь! — уже без прежней раздражительности пробасил он. — Натаскал, понял, мелочи, теперь копайся с ней!

Уздечкин сложил вычищенных и выпотрошенных ершей в марлю, завязал узлом.

— Тройную заделаю — во ушица будет! Адмиральская! — пообещал он, уходя к костру.

Подержав несколько минут первую порцию рыбы в кипящем котле, он вытряхнул распарившуюся мелочь в миску и заправил новую порцию. После третьей заварки на медленном огне в котле парились уже и укроп, и перец, и лавровый лист. Уздечкин зачерпнул ложкой и подул на желтоватую, искрившуюся жирком воду.

Больше всего любил Уздечкин этот момент снятия пробы. Уже месяц продолжалась его карьера судового кока. Поскольку капитан Дорофеев взял Уздечкина и на второй рейс, значит, считал он, испытательный срок им выдержан.

Золотистый бульон, на который Уздечкин долго дул, сгоняя жар, оказался в меру соленым, ощутимо сладковатым, дивно ароматным и, самое главное, клейким: губы от тройного ершового навара слипались, будто от меда.

— Ну, как генеральская уха? — спросил Бурнин, с вожделением заглянув в котел.

— Адмиральская, — поправил Уздечкин.

— У-у!.. — восторженно загудел Бурнин. — Ну, пацаны, под такую похлебку не грех и это самое…

Карнаухов вскинул на него глаза, полные удивления, недоверия и надежды. Перехватив этот взгляд, Бурнин самодовольно засмеялся.