Илья Штемлер: Поезд

Подавляя пробудившийся червячок растерянности, между тем Аполлон лихорадочно решал, с чего начать разговор. Когда-то, лет двадцать назад, он присутствовал на коллегии, привозил отчеты какому-то тузу. И сейчас, в смущении, он вдруг вспомнил об этом, испытывая состояние человека, который пытается удержаться на скользком склоне и не может этого сделать.

– Я очень давно не был на коллегиях, – пробормотал Аполлон, забыв, что стоит перед микрофоном, – извините, если что не так.

В зале громко засмеялись.

– Ничего, – всерьез произнес министр. – Мне кажется, что многие из сидящих здесь тоже давно не ездили в плацкартном вагоне пассажирского поезда. Так что вы на равных… Слушаем вас, товарищ… Кацетадзе, да?

– Да, – кивнул Аполлон. – Кацетадзе. Аполлон Кацетадзе.

Имя это тоже вызвало в зале смешок. Министр постучал карандашом о графин, призывая к порядку.

– Товарищ министр, товарищи члены коллегии, – пылко начал Аполлон и умолк. Он впервые испугался. Оглянулся, затравленно разыскивая Свиридова…

– Смелее, смелее, товарищ Кацетадзе, – в голосе министра слышалось легкое раздражение. – Начните, как думаете.

И Аполлон начал первой же фразой, вырванной наугад из своих записей. Потом он вернется к тому, на чем остановился Свиридов. А пока…

– Товарищи! Скажу одно: проводника надо заинтересовать материально. Иначе как было, так и будет. Чем заинтересовать? Работой! Той выгодой, которую даст добросовестная работа. Мы тратим большие деньги на текущий ремонт вагона. В докладе приводится расчет, основанный на нормах выработки… Так вот, если вагон передать проводнику на социалистическую сохранность и выплачивать ему за это стоимость ремонта вне зависимости от того, ремонтировался вагон или нет? Исходя только из реального состояния вагона в конце года. Мы увидим, как резко изменится картина. Причем без всякого ущерба для государственного бюджета. Ибо деньги, которые получают бесчисленные ремонтные бригады, теперь явятся стимулом для проводников. Речь идет о внутривагонной сохранности – полок, электрооборудования, стекол, фонарей…

Свиридов вышел через боковую дверь. Выступление Аполлона займет не менее получаса. Ведь главные вопросы впереди…

К платформе Харьковского вокзала поезд прибыл с опозданием на час двадцать. Где растеряли это время – непонятно, вроде шли весело…

Магда отворила нагретую дверь, впуская в тамбур пахнущий антрацитом воздух, выкрики носильщиков, гул толпы, сиротский свисток электрички. Неожиданно Магда почувствовала у лица прохладное трепыхание. Она отстранила голову, и в тамбур впорхнула бабочка Кажется, такую крупную бабочку Магда видела впервые. Подумать только: вчера еще холодок Северограда, а сегодня в вагоне бабочка. Что значит юг…

Магда придержала спиной коридорную дверь, в которую ломились нетерпеливые пассажиры. Бабочке нравилось в тамбуре. Она кружила по узкому пространству, расплескивая крылышками тихий свет.

– В чем дело?! Проводник! – кричали в дверь. – Почему не выпускаешь?

– Только осторожно, – ответила Магда в щель. – Сюда бабочка влетела. Осторожно, пожалуйста, – Магда шагнула к поручням, обтерла их тряпкой и откинула трап.

Пассажиры потянулись к выходу, косясь на летающую кругами бабочку… Магда не спускала с нее глаз.

– Товарищи, далеко не уходите. Поезд опаздывает, могут сократить стоянку, – Магда спрыгнула на платформу.

Бабочка села на стекло торцовой двери, пыльный прямоугольник которого вбирал в себя белесые сумерки уходящего дня. Странно, ведь рядом была распахнута дверь, а она прилипла к пыльному стеклу, сложив над собой фиолетовые крылья. Магда вообще обратила внимание, что к торцовой двери хвостового вагона вечно жалась всякая мошкара. Может быть, их привлекал свободный простор с утекающими к горизонту рельсами, непонятно…

Пассажиры разгуливали по платформе, недовольно поглядывая на глухие киоски, витрины которых дразнили газетами и журналами. Не задержись поезд в пути, они застали бы киоски открытыми, досадно. Зато продуктовые точки торговали вовсю, подтягивая к себе длиннющую очередь.

Магда любила Харьковский вокзал – красивый… А какие там были когда-то обеды! Прямо на перроне ждал пассажиров украинский борщ. Садись, ешь, плати, поезжай дальше. Никакой толпы, давки. На многих станциях они прижились в свое время. Только, видно, кому-то не понравилась эта система походных обедов. То ли не заплатил какой-нибудь прощелыга, то ли еще что. Но борщи исчезли с перронов, унося с собой, кроме удобств, еще и какую-то романтику дорожной жизни. Так же как и станционные базарчики со своими солеными огурцами, отварной картошкой с укропом, фруктами в ведрах. Теперь всем этим торгуют из-под полы, скрываясь от востроглазых милиционеров. Или так далеко унесут от вокзала рынок, что надо добираться к нему специальным транспортом. Невдомек иным начальникам, издавшим грамоту о разгоне старушек с туесками и ведерками, какой урон они наносят престижу дороги, ее привлекательности и, в конечном счете, ее экономике.