Виктор Астафьев - Дядя Кузя — куриный начальник

Дядя Кузя налил в консервную банку молока и, когда кот проснулся, робко попросил:

— Попил бы молочишка на верхосытку.

Громило не заставил себя упрашивать, вылакал все молоко и забрался в бочку с овсом — досыпать.

Ночью он снова промышлял.

Затихли визги под полом, прекратилась шумная возня и беготня.

Крысы и мыши попали в осаду, воровали редко, жили в постоянном страхе, вскрикивали по ночам. Наверное, являлась им во сне светящаяся жуткими зелеными огнями морда кота Громилы.

Порой уходил Громило с дядей Кузей в птичник, где не совсем равнодушно поглядывал на кур. Дядя Кузя однажды укорил кота:

— А что, брат, Милаху-то не берет твой зуб? Мышками да крысятами развлекаешься. Ты вот излови ее, анафему, тогда будешь соответствовать целиком и полностью своему имени.

Но враг ушел в подполье, не принимал открытого боя. Тогда дядя Кузя зацементировал все дыры в обеих половинах птичника и оставил всего одну, в кормокухне. Это значительно облегчило работу коту Громиле.

Всякое в жизни бывает. Работал дядя Кузя на птичнике, кур разводил, с врагами разными боролся, и — на тебе! — пришлось ему агитацией заниматься.

Прошлая осень на Урале была очень… вот так и напрашивается слово «капризная». Но какой уж тут каприз! Каприз — это когда человек не хочет манную кашу есть, или шаньгу с творогом, или утром вставать в школу, или… да мало ли какие капризы бывают.

Но когда в сентябре, в так называемое бабье лето, начинает валить густой, рыхлый снег, валить среди бела дня на неубранные хлеба, на картошку, на свеклу и морковь — это уже не каприз, это бедствие.

Урожай убирать трудно. Коров на пастбище не погонишь, значит, питаться они должны теми кормами, которые на зиму заготовлены.

Казалось бы, какое отношение все это имеет к птичнику? Оказывается, самое прямое и пренеприятное. Вместо того чтобы бродить на воле, рыться в ворохе листьев, на огородах, где так много корма бывает после уборки в добрую осень, куры жмутся под навесом. Сидят куры нахохлившись, упрятав головы под крыло: дремота, леность одолевают их. А раз курица ленится, не работает — значит, и нестись не будет, это уж точно.

Вот в такой-то слякотный день дядя Кузя вышел из птичника, глянул на небо и почтительно помянул «небесную канцелярию», потом на хохлаток взглянул. Затаились хохлатки, прижались одна к другой: вместе теплее. Одна курица до того заспалась, что с завалины свалилась. Захлопала она крыльями, возмущенно закудахтала, да так внизу и присела — неохота ей снова на завалинку взлетать. Петух глянул на нее сверху, приоткрыв один глаз, и как-то знобко, старческим горлом проскрипел: «У-ух, кура-дура, вовсе обленилась…» — и сам тут же сомлел, засыпая.

Привык дядя Кузя к шуму и беспокойству на птичнике. До того привык, что тошно ему стало смотреть на всю эту картину.

— Дрыхните, окаянные, дрыхните! — рявкнул он. — А чем я вас кормить буду?

Куры в ответ только слегка колыхнулись. Плюнул дядя Кузя с досады и пошел к председателю — требовать корм птицам.

Председателя он отыскал на дальнем поле возле тракторов. Несмотря на непогодь, трактористы работали, таская машинами прицепы.

Выслушал председатель дядю Кузю, на пенек присел и задумался. Потом поднял усталые глаза:

— Ты слышал про человека, у которого голова пухнет?

— Ну, слышал.

— Так это я. Голова у меня, как перезрелая тыква, скоро развалится.

— Ну и что из того? — возразил дядя Кузя. — Твоя голова за все в ответе. Оставишь без корма птицу — еще шишек тебе на голову посадят.

— Посадят, — уныло согласился председатель, — и не одну. А все-таки ты от меня отвяжись. У меня не только твои куры на уме. У меня хозяйство…

— Кура — тоже хозяйство.

— Слушай, Кузьма Варфоломеевич, добром тебя прошу — исчезни! Отдадим половину кур на мясозаготовки — и все дела.

— Чего-о? Чего-о? — насторожился дядя Кузя. — Я все лето цыплят чуть ли не в шапке вынашивал, а вы их на мясозаготовки?! Да я тебя самого вместе с правлением отправлю на мясозаготовки!

Председатель бросил с досады окурок и пошел от дяди Кузи прочь. А тот семенил за ним и бушевал. Председатель не выдержал, остановился и сказал, подняв глаза к небу:

— Ну, мокропогодь свалилась, ну, снег… Ну, все выдержу, но только не старика этого! Извел, нечистый дух! Начисто извел! Я уже сам скоро по-петушиному закукарекаю. — С мольбой к дяде Кузе: — Кузьма Варфоломеевич, окаянная ты душа, выходи из положения сам, ты же старый партизан, придумай чего-нито…