Лев Давыдычев - Трудная любовь

— Довольно, — остановила его Ольга, — постесняйся.

— А кого мне стесняться? — с пьяным бахвальством спросил Николай. — Чего мне стесняться? У меня совесть чистенькая… в общем. И не тебе меня учить. Ты на себя посмотри, красавица…

Валентин встал. Он не мог видеть, как у него на глазах обижают человека, дороже которого у него не было никого на свете.

У дверей Николай спросил жалобно:

— Уходишь?.. Не ожидал.

— Я тоже не ожидал! — прошептал Валентин. — Ты самая обыкновенная свинья! Ты подлец! Разве можно так… скажи спасибо, что я выпил мало, а то бы я…

— Постой, постой, — сдавленным голосом остановил Николай. — Ты чего? — Он покачнулся и расхохотался. — Выпил мало? Так еще есть! Чудак! А то свиньей хорошего человека обозвал.

— Я больше ни разу не приду сюда. Я не умею притворяться. А ты мне… неприятен. А Ольга… я к ней отношусь лучше, чем ты и…

— А-а… — Николай приложил палец ко лбу. — А я-то думал! Оч-чень мило… Я-то по простоте душевной… а вы… эх, люди, люди… Анекдот… Декамерон… теперь я все понял…

«Чем все это кончится?» — подумал Валентин, выходя из ворот дома. Рукам было жарко. Он снял перчатки. Холодный воздух словно становился теплым, касаясь его разгоряченного лица.

Он остановился, услышав за спиной шаги.

— Это ты? — не оборачиваясь, спросил Валентин.

— Я, — отозвалась Ольга и прошла вперед. Шла она, не оглядываясь, спрятав лицо в высокий воротник. Она словно старалась укрыться от Валентина, в ее облике было что-то недоступное, отдававшее холодом. Она проговорила громко, так, как не говорят на улице:

— Зачем ты сказал ему?

Валентин не ответил.

Дорога привела их в пустынный, молчаливый, занесенный снегом скверик на берегу реки. Аллей здесь не было, только одна дорожка тянулась мимо статуи физкультурницы. Когда-то в правой руке она держала деревянное весло. Кто-то унес его, и теперь поднятой вверх рукой статуя словно останавливала входивших в скверик. На голове, плечах и груди физкультурницы лежал снег, и Валентин подумал, что смешно было бы накинуть на статую пальто.

— Оля, — позвал он тихо, — хуже не будет… Не мог я не сказать… я ведь о тебе…

— Молчи! — и умоляюще, и повелительно перебила она. — Ты ничего не понимаешь. Ты еще мальчишка… Ты легко на это смотришь. Не ужилась, дескать, с одним, попробуй с другим. А мне противно. Себе жизнь испортила и… ему. А может, и он мне, кто тут разберет?

— Мне назад поворачивать поздно.

Ольга отрицательно покачала головой, взглянула на небо. Его темная синева казалась плотной, звезды — врезанными в нее. Валентин подумал, что, если сейчас не сдержится, то возьмет Ольгу на руки и понесет туда, где небо сливается с землей, где до звезд можно дотянуться.

— Какие мы глупые, — сказала Ольга, и опять ему показалось, что она говорит очень громко. — Взрослые вроде люди, а жить не умеем. Нам бы жить да жить, а мы страдаем… В общем, ты должен… будто меня и нет на свете.

— Не могу.

— Можешь. Должен. Я прошу тебя. Очень прошу.

Он взял ее за руку и ответил весело:

— Не могу.

Ольга заплакала. Ее слезы не огорчили Валентина. Ему показалось, что она плачет о том, что не может сделать его счастливым.

Грипп свалил Полуярова в постель на неделю. Он удивился: всегда переносил болезнь на ногах, а тут подкосило да так, что даже читать не мог; лежал, глотал таблетки. Сын Сережа сочувственно смотрел на отца.

— Ты просто устал, Павлик, — сказала Лиза. — Спать ложишься не вовремя, куришь много. Ослаб.

— Ослаб я оттого, что слабым стал, — глубокомысленно ответил Полуяров. Ему, высокому, крупноголовому, было особенно больно ощущать себя беспомощным. Он пробовал сжать кулак, но поморщился — еще сильнее почувствовал бессилие.

— Осторожный я стал, Ли-за, — зло проговорил он. — Деликатный я стал, черт меня возьми. Оглядываться стал. Сомневаться. Себе не доверять. Да, да! — разгорячился он, увидев изумленное лицо жены. — Трусить я стал!

Лиза решила, что он бредит и приложила руку к его горячему лбу.

— Я соображаю, — успокоил ее муж, — в здравом уме и рассудке пребываю. Но… подлые мыслишки в моей башке появились с недавних пор. Вздумалось мне выжидать, когда кто-нибудь вместо меня действовать будет.

Он еще долго рассказывал о своих отношениях с Копытовым, о том, что газета стала, наверное, одной из худших в стране, что работать день ото дня труднее.

Ему надо было выговориться, и Лиза не мешала. Она даже ничего не сказала ему.