Лев Давыдычев - Трудная любовь

Обо всем этом Лариса думала до утра. Болела голова, в теле была слабость. Лариса устала лежать и думать. А что, если завтра, то есть уже сегодня, не ходить на работу? Ой, нет! Вернется из командировки мама, она обязательно вызовет врача. Не надо. Лариса закрыла лицо руками: она сама сходит в клинику, сама обо всем расскажет маме… А что сейчас делает Олег? Наверное, ходит по комнате и курит… А ведь смешно: только вчера узнала, что стала матерью… Ничего смешного нет. Страшно. Очень страшно. Мама заплачет… Может, проще сделать? Не поздно?.. Нет, ни за что… И не надо ни о чем жалеть.

Проснулась Лариса усталой и разбитой. Было семь часов. Она торопливо оделась, еще не понимая, куда заторопилась, но сразу же ей стало ясно: она должна идти на завод и первой увериться в правоте Олега. От этого решения повеселело на душе.

Едва Лариса сошла с крыльца, озноб охватил ее откуда-то изнутри. Потом замерзли губы, ресницы заиндевели, и было больно шевелить веками.

У заводской проходной она остановилась и, морщась, затопала окоченевшими ногами. Мимо пробегали люди. Все они, казалось ей, поглядывали на нее с удивлением: зачем она здесь, что ей надо? Ларисе стало неловко, она отступила назад, в темноту, но тут же шагнула вперед, заметив высокую фигуру Максимова.

— Здравствуйте, — обрадованно сказала Лариса и поперхнулась колючим морозным воздухом. — Мне вас очень нужно.

— Меня? — изумился Максимов. Он пританцовывал на месте, по очереди растирая то одно, то другое ухо. — Да вы кто? — Услышав ответ, он насупился, перестал пританцовывать. — Не ждал в такую рань. Факты, значит, прибежали проверять? Валяйте! — Максимов провел Ларису в проходную и сказал человеку за барьером: — Пропуск в инструментальный товарищу из газеты.

До цеха они прошли молча. У входа Максимов проговорил насмешливо:

— И почему у вас всегда так бывает — наврет один, а разбирается другой? Пускай Вишняков явится. Ребята с ним потолковать хотят. Мне за станок пора. Действуйте. В партком загляните, в завком, в общем, куда хотите.

С каждой его фразой в голову Ларисы все настойчивее проникала мысль, что Максимов прав. Откуда она появилась, эта мысль, было непонятно, но Лариса не могла ее отогнать.

— Извините меня, — Лариса растерянно помолчала. — Представьте, что я не сотрудник редакции, а… ну, словом, пришел к вам человек, вот я, и спрашивает: правду вы говорили в редакции или нет?

— Проверяйте, сами узнаете, чего тут рассуждать?

— Спасибо, — невпопад пробормотала Лариса, — где здесь можно погреться? У меня ноги замерзли.

— Да вон у батареи. Теплынь.

У батареи центрального отопления Лариса быстро отогрелась. Ноги заныли, будто сжатые тисками.

— Оттаяли маленько? — раздался рядом веселый мужской голос. — Чайком не побалуетесь?

Перед ней стоял высоченный парень в короткой, чуть ли не до пояса телогрейке, кубанке, лихо надвинутой на левую бровь.

— Меня в вашей «Смене» описали, — продолжал он. — Смеются ребята. Не хуже «Крокодила» получилось.

— А что смешного?

— Да про горделивую осанку написано, а я сутулый… Вот чаек-кипяток, вкусно, как в буфете, — он поставил на подоконник алюминиевую кружку и объяснил: — Меня Максимов к вам послал, говорит, замерзли… Пейте, пейте, чаек что надо. — Видно было, что парню хотелось поговорить, он переступал с ноги на ногу. — А здорово вы про Каховку сочинили! Хохотали мы тут. Ну, мне пора, я с ночной, пора на боковую смену. Кружку здесь и оставьте. Пока.

Кругом шумели станки, где-то недалеко стучал молот: обманул, обманул, обманул.

Теперь все ясно. Не надо создавать никакой комиссии для проверки заявления Максимова. Инструментальщики правы: Олег многое «присочинил».

По дороге в редакцию Лариса обдумывала, как будет разговаривать с Олегом. Он может убираться на все четыре стороны. Противно не то, что он сделал много неточностей в очерке и кое-что выдумал для красивости, а то, что лгал ей. И это сейчас, когда им надо думать о семье!

— Ух, глаза какие! Совсем не спала? — Маро бросилась к Ларисе, едва она вошла в приемную. — Тебя Копытов три раза вызывал. Попадет!

Редактор, взглянув на Ларису, проворчал недружелюбно:

— Полосу о детских домах придется переделать. Ерунда получилась. Неглубоко написано, несерьезно. Ты посмотри, что тут написано: ласка да ласка, заботливые руки… Не роман это, а газета, понимаешь? Ты с того начни, что в нашей стране, благодаря неустанной заботе… и так далее. Цифры приведи. Понимаешь?