Анатолий Галиев - Расколотое небо

— Ну и что дальше?

— Не знаю, — вздохнул Коняев.

Эшелоны встали впритык версты на полторы. По цепочке выпрыгнувших бойцов передали:

— Коняева к комдиву!

Щепкин пошел вместе с ним.

В штабном вагоне стояла тишина. Все смотрели на железнодорожного инженера, которого везли с собой.

Тот покачал головой:

— Третий раз за сутки! Одно и то же… Нет… Нужен кран! Лебедки! На этот раз локомотив своими силами на рельсы не поставить! Уж очень хитро закрутило рельсы! Полотно снесено метров на сорок…

— Раз надо — поставишь! — сказал комдив. — Вот что, Коняев… Я так не могу! Что вокруг — не знаю! Что впереди — неизвестно! Отправляй в разведку сабель сорок, идите вдоль железки, поглядите. Чтоб к утру была полная ясность!

— Может, будет! — сказал Коняев. — А может, и нет!

— Разговорчики!

— Кони по снегу далеко не уйдут…

— А если впереди ждут нас?

— Не надо такой разведки! — сказал Щепкин. — Я сам! Поставлю машину на снег. Сверху виднее!

— Иди-иди… — засмеялся комдив. — Он у тебя колесный, лыж нет, а тут снегу — целина. Да и потом, кто ж в мороз летает?

— Поставлю, — сказал Щепкин. — Если поможете.

Через полчаса вдоль теплушек забегали командиры, поднялся крик. Щепкин стоял на бочке с горючим, которую скатили с платформы, показывал, где должны стать межевые. Чуть поодаль, на плоской степной земле, разошлись, увязая по пояс, и встали столбами четыре бойца.

Площадка меж ними и должна была стать аэродромом. Два полных полка стояли перед Щепкиным. Два огромных серых квадрата шевелились, курились паром и гоготали. Красные лица, папахи, ушанки.

Для бодрости комдив выставил духовой оркестр. Чтоб на холоде диком металл не лип к губам музыкантов, мундштуки и губы смазали авиакасторкой.

Близко от хвоста передового воинского эшелона стоял поезд-госпиталь из классных вагонов.

Поезд почти пуст, раненых пока мало. И только один из вагонов первого класса со знаками Красного Креста на боковинах был набит странным, вызывающим недоброе любопытство красноармейцев народом: здесь везли собранных по тылам иностранцев. Москва пошла навстречу хлопотам международного Красного Креста, приказала немедленно переправить в отечества застрявших в России хитромудрых коммерсантов, но больше — военнопленных.

Единственное, что от них потребовали, обещания более не воевать против Советской России.

В Ростове ждал их сборный пункт. Но Ростов еще надо было отвоевать у Деникина. И все-таки уверенность в том, что это будет сделано, была так велика, что закордонных «гостей» собрали по всей Волге и незамедлительно повезли, подцепив их вагон к санпоезду.

На всех стоянках к вагону приставляли часовых, но иностранцы бежать не собирались. Выходили по двое, прохаживались для моциону у вагона.

Были тут люди с греческими и итальянскими паспортами, был один американский инженер — специалист по молотилкам, застрявший в России еще с четырнадцатого года. Тесной группкой держались австрийские офицеры, попавшие в плен во времена брусиловского прорыва. Ехал даже со всем многочисленным семейством драматический тенор синьор Маринезе из Милана, некогда певший в петербургской опере и занесенный судьбою и голодом на сытные берега Поволжья.

Генри Лоуфорд был среди них. Понимал, это отец пустил в ход все связи, его страх за судьбу сына заставил представителя Красного Креста швейцарца Эглита разыскать Лоуфорда.

Большевики не протестовали, даже выдали теплую одежду. В валенках и длинном тулупе Лоуфорд выглядел нелепо и сам это понимал.

Но тоскливая растерянность и злость постоянно жили в нем не только из-за скудной еды, тесноты, вагонной неустроенности. Шеф-пайлот никак не мог понять, почему все случилось именно так, как случилось.

Вместо того чтобы сейчас разворачивать выгодные дела — он едет в тряском промороженном вагоне.

Вместо того чтобы расстрелять — большевики просто дают ему, как мальчишке, ворующему чужие яблоки, пинок под зад…

И где же они? Эти могучие белые армии? Где артиллерия? Танки? Где его собственные прекрасные машины?

Впрочем, насчет машин Лоуфорду повезло. Когда а Щепкин с мотористами начал сгружать «сопвич» из эшелона, стоявшего впереди госпитального поезда, Лоуфорд даже зажмурился от потрясения: нет, это действительно был один из его «сопвичей»! Он не мог ошибиться!

Шеф-пайлот выскочил из вагона, но часовой сказал лениво и выразительно:

— Куды? Назад!

Эти слова Лоуфорд уже понимал прекрасно.