Н. Кальма: Возможно, их зовут иначе…

Там, наверху, у края стены, маячит еле различимая фигура. Белеет канат, свитый из тюремных простыней. Он уже выдержал стольких беглецов, этот канат. Лишь бы не оборвался сейчас, когда спускается последний, самый дорогой — Большой Себастьян! Те, кто уже спустился, стоят кучкой. У всех пересохло в горле.

Вот когда пригодилась Большому Себастьяну его сила, его ежедневная гимнастика! Руки его уверенно перебирают канат.

Ага, последний узел…

Высокая гибкая фигура спрыгивает на землю. Товарищи окружают Себастьяна. Кроме узников, он видит еще и других. Его обнимают. Это друзья. Они пришли за беглецами. Позади темнеет берег. Молнии режут небо на части, точно коленкор.

Истекают шестьдесят минут.

— Эй, в лодке! Отвечайте: кто там с вами? — рычит рупор.

С маленького суденышка что-то отвечают.

— Рыбаки? Ловите сардину? Знаем мы эту сардинку! Знаем, кого вы там ловите! Подходи ближе! Цепляй его! — ревет рупор.

Шторм нарастает. В лицо хлещут колючие брызги. Волны перекатываются с борта на борт, обдают людей с головы до ног. В океане без устали рыщут катера береговой охраны и таможенники. Все суда из ближней гавани брошены в погоню за рыбачьими мотоботами. Неспроста эти проклятые рыбаки в восьмибалльный шторм вышли на лов! Ясно, у них на борту беглецы, и там, в океане, они переправят их на какое-нибудь заранее подготовленное судно. А тогда — поминай как звали!

Уже час, как известно о побеге. Мощные прожекторы шарят по океану. Белые столбы света, похожие на гигантские бледные пальцы, роются в воде, ощупывают каждый вал, каждую выемку в волнах. А юркие мотоботы рассыпались по изрытому бурей океану, исчезли в тумане, брызгах, мраке наступившего вечера. Но вот, наконец, пальцы прожекторов нащупали жалкие маленькие суденышки, схватили их и крепко зажали: держим, теперь уж не упустим! Подходите сторожевые катера!

Пойманные в эту беспощадную полосу света, рыбаки чувствуют себя беспомощными.

— Швартуйтесь! — гремит команда.

Огни катеров то появляются, то исчезают, но держат мотоботы на прицеле. Пришвартоваться никак не удается. Едва мотобот приближается к катеру, как тотчас же волна отшвыривает его. Рвутся швартовые канаты, ломаются дубовые багры, которыми подтягивают мотобот к катеру. А с катеров несутся в рупор проклятия и угрозы:

— Прыгай! Прыгай сюда, черт возьми! Разобьешь голову — тоже не жалко.

Подымается горой огромная волна, и вместе с волной рыбаки прыгают на борт катеров. Мотоботы кое-как подцепляют и берут на буксир. Пока катера двигаются к гавани, пойманных обыскивают, допрашивают.

— Это местные рыбаки, сеньор, — докладывают начальству береговые охранники. — Мы их всех знаем.

— А вы ручаетесь, что это действительно рыбаки, а не переодетые беглецы или их пособники? — добивается начальство.

За рыбаков берется политическая полиция.

— Теперь мы с тобой пропали, — говорит Франсиско Лопес Карвальо. — Если ребята скажут, что это мы с тобой уговорили их выйти в такую ночь на лов, нам отсюда уже не выбраться. Поймут, что мы в заговоре.

Однако проходит несколько часов — и Карвальо понимает: ни один рыбак не проговорился. Ни один не выдал.

Страна поднята на ноги. В аэропортах, на вокзалах, на всех шоссе дежурят переодетые сыщики и полицейские. Описания примет беглецов, их фотографии в кармане у каждого шпика. Приказано найти во что бы то ни стало всех бежавших, а в особенности одного, самого главного — Большого Себастьяна. Радио, телефон, телеграф загружены приказами и распоряжениями о погоне и розысках. Сам правитель вызвал к себе коменданта тюрьмы. Правитель в бешенстве:

— Прохлопали самого Большого Себастьяна! Знаете, какие теперь могут быть осложнения в стране?! Бежал Большой Себастьян!

В тюрьме привели в чувство сержанта Ламбрино и четверых его помощников. Добиться от них какого-нибудь связного рассказа невозможно. Да и что они могут сказать? Что их усыпили хлороформом? Это и без того ясно. Уже арестованы все часовые, стоявшие на посту в момент побега. Все они показали, что не видели со своих мест беглецов. Комендант тюрьмы сеньор Торральва допрашивает часового Каскао, который, по донесениям, дружил с бежавшим часовым Афонзо Пулидо.